№3.2025. Мамед Халилов. Путь длинною в столетие

1

Часы на Спасской башне Кремля и часы на нашем запястье показывают не одно и то же время, они имеют разное смысловое наполнение. Кремлёвские куранты отбивают время огромной страны, величавое и грозное время империи, измеряемое столетиями. В эти столетия вмещаются судьбоносные события, определяющие сам вектор времени. Часы же на запястье – частное время отдельной личности. Из спрессованных мгновений индивидуальных жизней слагается время империи, которое боем курантов возвещается миру с державной высоты Спасской башни Кремля. Счастлив и одновременно несчастен писатель, творец, чей голос, чья нота узнаваемо различима в звучании этого боя, этого перезвона. Счастлив оттого, что его голос слышен в симфонии бытия, а несчастен потому, что он не синхронизирован с общим гулом. Но тут уж ничего не поделаешь – потому и слышен, что не синхронизирован.

Это лирическое вступление как нельзя лучше предваряет рассказ об известном писателе Камиле Зиганшине, чья жизнь и чьё творчество целиком соотносимо с этой развёрнутой поэтической метафорой.

Камиль Фарухшинович Зиганшин родился 15 марта 1950 года в посёлке Кандры Туймазинского района Башкирской АССР, в семье кадрового военного. Его детство и юность прошли на Дальнем Востоке в удалённых военных городках Хабаровского и Приморского краёв.

Наверное, можно было бы многое рассказать, и всё в превосходной степени, о К. Зиганшине как профессиональном охотнике, исследователе-натуралисте, путешественнике и альпинисте. И всё это было бы правдой, и было бы интересно читателю, но обо всём этом уже написано, и не раз. Пожалуй, нужно подчеркнуть, что К. Зиганшин и его творчество не обделено вниманием критиков, литературоведов, коллег-писателей и читателей. Его произведения высоко оценивали Мустай Карим и Валентин Распутин, Равиль Бикбаев и Фаиля Ситдикова, Лола Звонарёва и Владимир Бондаренко, Светлана Замлелова, Марина Маслова, Василий Дворцов и многие другие писатели.

В рецензиях и отзывах вышеперечисленных исследователей творчества К. Зиганшина дан подробный, всесторонний анализ произведений автора, и мне бы не хотелось повторять их тезисы и суждения. Задача этой статьи, не претендуя на всеохватную широту исследования, всё же попытаться заострить внимание читателя на некоторых аспектах произведений башкирского писателя, которые, на мой взгляд, оказались вне поля зрения многочисленных исследователей и комментаторов.

Оговорюсь сразу: мои рассуждения будут касаться в основном трилогии «Золото Алдана», главного, вершинного творения К. Зиганшина, одного из самых заметных произведений художественной литературы России первой четверти XXI века.

Конечно, трилогию «Золото Алдана» неправильно, да и невозможно анализировать в отрыве от других произведений писателя.

Широко известные, нашумевшие повести «Маха, или История жизни кунички», «Боцман», «Возвращение росомахи» и особенно «Щедрый Буге» могут и должны рассматриваться как своеобразные эскизы, зарисовки к фундаментальному, «эпическому», по выражению Л. Звонарёвой, полотну – трилогии «Золото Алдана».

В своих повестях К. Зиганшин изображает жизнь в его естественной среде: будь то жизнь коренных обитателей огромных пространств Дальнего Востока – удэгейцев, нанайцев, якутов, эвенков и других народностей Севера или животных – рыси, куницы, росомахи и т. д.

В этих повестях ярко проявился талант К. Зиганшина – исследователя, этнографа, натуралиста и географа. А язык произведений – это, без преувеличения, поэзия в прозе, настолько он образен, сочен, метафоричен. Даже повесть «Щедрый Буге», несмотря на очевидные, явные параллели с «Дерсу Узала» Владимира Арсеньева, благодаря особому умению К. Зиганшина рисовать объёмные, живые и динамичные образы, остаётся уникальным, самоценным и самодостаточным художественным произведением.

В мире нетронутой цивилизацией природы Зиганшин – художник ищет образцы справедливого устройства жизни, ищет и находит ту естественную гармонию, которая обеспечивается высшей целесообразностью действий и поступков. Проецируя моральные установки и социальные взаимосвязи человеческого сообщества на мир животных и наоборот, писатель с неизбежностью приходит к антропоморфизму в описании повадок животных. Но и в очеловеченном мире диких животных присутствует зло, которое очень часто нарушает идиллию всеобщей гармонии, ибо здесь господствует закон целесообразности, для которого понятия добра и зла свойственны в меньшей степени. Но человеку понятия добра, любви и совести жизненно необходимы для гармоничного сосуществования в своей среде обитания с другими её насельниками.

К. Зиганшин как писатель, как художник во многом романтик. Поиск идеального устройства жизни общества, поиск и обоснование корневых понятий и принципов, обеспечивающих такое устройство, – это одна из сверхзадач трилогии «Золото Алдана».

Мне кажется, что можно только отчасти согласиться с мнением Владимира Бондаренко, когда он пишет: «Его прекрасная дилогия скорее отсылает к Владимиру Личутину, Всеволоду Иванову, Вячеславу Шишкову, Михаилу Пришвину, к давним романам Мельникова-Печерского».

Да, разумеется, определённые отсылы есть, ведь отечественная литература преемственна и исследует одни и те же знаковые явления и события истории: церковный раскол, исход староверов и освоение Зауралья и Дальнего Востока, революция и Гражданская война – эти темы так или иначе присутствуют в произведениях почти всех крупных писателей России. В такой же мере они присутствуют и в трилогии «Золото Алдана», но присутствуют как фон, на котором разворачивается процесс поиска и построения гармоничного, справедливого и высокодуховного общества, где побудительными мотивами человеческих поступков служат вера, любовь и совесть. И жизненная воля, чтобы противостоять внутренним искушениям и внешним вызовам. То есть «поиск симфонии мира», как определил духовные искания героев трилогии К. Зиганшина писатель Василий Дворцов.

В смысле отсылов и аллюзий, тематических, образных или семантических, трилогия «Золото Алдана», в силу универсальности поставленных в ней художественных и этико-эстетических проблем, перекликается со многими произведениями не только русской, но и мировой художественной классики. Светлана Замлелова в своей рецензии на «Золото Алдана» совершенно справедливо указала на семантический отсыл к «Городу Солнца» Т. Кампанеллы и «Утопии» Т. Мора. Я бы ещё добавил «Сто лет одиночества» Г. Маркеса, но добавил как антитезу к трилогии К. Зиганшина.

Два мира, две исходные точки, на двух противоположных концах Земли: одна – Алданское нагорье в России; другая – вымышленный городок Макондо в Колумбии.

Две ипостаси, два выбора: один – сохранение традиций, сохранение древлего благочестия и соборного, общинного уклада жизни; другой – отказ от традиций, потакание страстям, жажда личного успеха.

Два императива: один – вера и совесть; другой – магия и похоть.

Два временных отрезка: один – сто лет; другой – сто лет.

Два пути к всеобъемлющей гармонии и постижению бога: один – вера, любовь, бескорыстие и труд во имя этого, физический и духовный; другой – сомнение, поиски доказательств существования бога и праздность, ведущая к нравственному и телесному уродству.

Два типа реакции на природную стихию и два последствия разгула этой стихии – затяжного проливного дождя. В первом случае, скитники общими усилиями спасают своё маленькое поселение от наводнения, во втором – дождь разрушает и приводит к запустению ранее оживлённый городок.

Два разных выбора, две иерархии ценностей, две социально-психологические модели взаимоотношения людей – с себе подобными, с окружающей средой, с историей, преданием и творцом…

И закономерный итог столетнего пути развития двух общин: одни, пережив изгнание (исход), голод, холод и две войны, приходят, хоть и к изолированному, замкнутому, но живущему в гармонии с природой, с собой и с богом обществу; другие, пресытясь богатством, вседозволенностью, кровью и похотью, приходят к беспамятству, безумию и вырождению.

Олицетворение, живое воплощение одного пути – смиренный, праведный монах Изосим, прямой потомок Никодима, одного из основателей первого скита.

Образное воплощение другого пути – Аурелиано Буэндиа, потомок основателя городка Макондо Хосе Аркадио Буэндиа, родившийся со свиным хвостиком и съеденный рыжими муравьями, как и предсказывал маг и чародей, цыган Мелькиадес.

Макондо – городок, придуманный Гарсия Маркесом, разлетелся, рассыпался под напором урагана, как нечто не свойственное, чуждое изначальной сути человека. Ибо тёмным, гибельным инстинктам раскрепощённой плоти не была противопоставлена созидательная мощь человека, одухотворённого идеей любви, добра и гармонии.

Г. Маркес с художественной достоверностью, присущей гению, показал не только уродство мира, основанного на эгоизме и вседозволенности, на отсутствии духовного стержня, но и убедительно изобразил процесс деградации и нежизнеспособности такого человеческого сообщества.

Пример с романом «Сто лет одиночества» не случаен. Г. Маркес исследует феномен изолированного развития «обезбоженного», по выражению В. Распутина, мира, мира, основанного на культе индивидуализма и личного успеха. Обособив этот социум от остального человечества, он экстраполирует тенденции, проявляющиеся в таком обществе, на столетие вперёд, в будущее. Результат – вырождение и смерть.

Если колумбийский писатель исследует природу эгоцентризма, свойственного классовому обществу, то российский писатель К. Зиганшин анализирует исторический путь и эволюцию старообрядчества, основанного на соборности, на неуклонном соблюдении святоотеческих традиций.

В дихотомии «индивидуализм – соборность» общество, основанное на эгоцентризме, очевидным образом проигрывает традиционному, коллективному устройству социума.

Но это вовсе не означает, что в скитах и поселениях старообрядцев, ревнителей «древлего благочестия», всё однозначно идеально. Жизнь есть жизнь – не убежать, не укрыться от её неумолимых законов. Могучее дыхание века тревожит и затерянные в глухих долинах Алданского нагорья старообрядческие поселения, манящей новизной тревожа даже суровых староверов. При всей кажущейся самодостаточности скитского общежития, будь то в Уссурийском крае, на Алданском нагорье или на берегу «Студёного моря», законы жизни заставляют нарушать эту добровольную изоляцию. Тут и генетика, требующая «разбавления» крови и заставляющая искать женихов или невест среди эвенков или за сотни долгих таёжных вёрст среди других староверов. Тут и элементарные житейские потребности в одежде ли, порохе, в оружии и тому подобных вещах, которые кустарным способом трудно произвести, но без которых в суровой тайге попросту не выжить.

Предки одного из главных героев трилогии и, несомненно, самого яркого и типичного представителя старообрядчества – Корнея, выйдя из тверских пределов, всё дальше и дальше уходят на Восток, спасаясь от веяний времени. Ветлужские леса – Урал и Зауралье – отроги Сихотэ-Алиня, Уссурийская тайга – Алданское нагорье – берег Ледовитого океана – Чукотка, Чукотский Нос… Дальше некуда, дальше эмиграция и жизнь на чужбине.

Не уйти, не укрыться от веяния времени – оно настигает и властно диктует своё, меняясь само и изменяя общество. Оно пробивает брешь и в суровых душах старообрядцев. Сражённый внешней красотой, одержимый неодолимой страстью к геологоразведчице Светлане, уходит в большой и чуждый ему мир Корней. Не приспособленный к жестоким реалиям внешнего мира, он вскоре оказывается в тюрьме, где близко сходится с православным священником отцом Илларионом и татарином, мусульманином Равилем. Именно в тюрьме Корней осознаёт, что основой для счастья является любовь и гармония в душе и что нет непреодолимых преград между людьми разных национальностей и верований: «Равиль взял щепку и острым концом обозначил на земле две точки: “Мы – тут. Вы – тут”. Потом обозначил ещё одну: “Аллах, по-вашему Бог, – тут”. Далее он провёл две прямые: “Ислам ведёт к Всевышнему – так, православие – так. Пути разные, а цель одна, все – братья”».

Устами православного священника отца Иллариона, татарин, писатель Камиль Зиганшин утверждает: «…нельзя осчастливить дальних, делая несчастными ближних». Так складывается ценностная иерархия писателя: «Любовь, гармония, семья». Поэтому абсолютно закономерно стремление Корнея вернуться к своей семье, к своей Дарьюшке. Но совершённый им грех прелюбодеяния тяжкими веригами висит на нём и делает это возвращение мучительно трудным, ведь это возвращение, по большому счёту, не только в семью – это возвращение к себе настоящему, возвращение к нравственному началу в человеке.

2

Философское, культурологическое значение трилогии «Золото Алдана» не исчерпывается историей церковного раскола, бытом коренных народов и романтикой первопроходства, оно выходит далеко за пределы описываемой автором канвы событий. Наряду со старообрядческим движением в этих трёх романах прослеживается ещё несколько смысловых линий: это – история освоения Сибири и Дальнего Востока не как внутренняя колонизация, а как культурный и экономический симбиоз; история и психологические аспекты возвращения оставшихся в живых участников белогвардейских отрядов к мирной жизни; поиск и обоснование форм справедливого обустройства общества и социального уклада коллектива. Пожалуй, сразу же стоит подчеркнуть особенность художественного стиля К. Зиганшина: все события, все сюжетные линии выстроены и рассматриваются писателем под доминантой этики.

Итак, по порядку.

Про историю раскола автор сам очень подробно говорит в своём послесловии к трилогии, рассматривая церковный раскол как безусловную трагедию русской истории: «Старая Россия, сломленная и проклятая, оборванная на полуслове, не исполнившая своих заветов, осталась на гонения. Новая, наследниками которой мы являемся, пошла за Петром. А та, которая могла явиться из самостоятельного пути, не внедрявшая бы передовое насильно, а производившая его естественным ходом развития, так и не явилась на свет. А то, что она могла явиться, что в народе было для этого творческое и духовное обеспечение, больше всего размахом раскола и доказывается».

В мою задачу не входит оценка точки зрения автора – спор этот давний и до сих пор актуальный. Мы можем только констатировать: свою задачу автор блестяще решил и точку зрения художественно обосновал. Правда, с изрядной долей идеализации старообрядческого быта, на что, как художник, он имеет полное право. Но в любом случае мы вынуждены согласиться с К. Зиганшиным в том, что «старообрядчество ценно уже тем, что сберегло для нас в нетронутой чистоте прежние формы нестяжательного русского быта и религиозности, дало примеры удивительной духовной стойкости, продлив жизнь русской культуры до наших дней. Это, быть может, не меньший подвиг, чем защита Отечества на поле брани».

Не здесь ли зарыт корень и нашего сегодняшнего острого политического и ментального противостояния с цивилизацией глобального Запада?

Эгоцентризм или соборность? Гиперболизированный индивидуализм «Ста лет одиночества» или идеализированная общинность «Золота Алдана»? Мир Гарсия Маркеса или миры Камиля Зиганшина?..

Исход старообрядцев из центральных губерний Российской империи на её окраины, за каменный пояс Урала, имел своим последствием и то обстоятельство, что периферийные земли державы, огромные пространства Сибири и Дальнего Востока были освоены мирным путём, без насилия над коренными народами. Как бы ни изощрялись западные культурологи и ориенталисты, это освоение не имело ничего общего с понятием колонизации. Даже придуманный либеральными культурологами термин «внутренняя колонизация» к данному явлению неприменим. Здесь имел место другой тип освоения земель и взаимодействия народов, а именно: своеобразный экономический, культурный и социальный симбиоз разных хозяйственных укладов и мировосприятий.

В «Золоте Алдана» этот процесс детально, этнографически достоверно и художественно убедительно изображён автором, причём, что не маловажно, изображён с большим уважением и даже любовью к местным народам.

Освоение Дальнего Востока староверами никак нельзя рассматривать в одном ряду с освоением Индокитая Ост-Индской компанией Британии, что иногда, вслед за западными, пытаются сделать и наши либеральные культурологи. Англия колонизировала этот регион и эти народы в торгово-экономических интересах крупных компаний и свой откровенный грабёж Индии прикрывала, маскировала, преподносила как гуманитарное «бремя белого человека», якобы заботящегося и несущего культуру отсталым туземцам.

В этих же целях был создан и неоромантический нарратив, представленный произведениями выдающихся писателей: Редьярда Киплинга, Джозефа Конрада, Стивенсона, Конан-Дойля и других.

Даже дискурсы событий в обоих этих случаях освоения новых земель противоположны: британская Ост-Индская компания извлекает прибыль путём угнетения и разорения туземцев, а старообрядцы удаляются на новые земли, ища спасение в соборной, нестяжательной жизни, и они психологически близки и понятны добродушным северным народам.

Таким образом, трилогия К. Зиганшина «Золото Алдана» вносит неоценимый вклад в развенчивание мифа о внутренней колонизации народов России метрополией империи.

Ещё одна чрезвычайно важная и интересная сюжетная линия произведения – это судьба остатков белогвардейской армии генерала Анатолия Пепеляева.

Восемнадцатого июня 1923 года войска генерала Пепеляева были разгромлены отрядом красногвардейцев под командованием Степана Вострецова в якутском посёлке Аян, что возле Охотского моря.

Чудом уцелевшая группа белогвардейцев из отряда Пепеляева после долгих скитаний оказывается на Алданском Нагорье, недалеко от старообрядческого скита, где настоятелем служит бывший профессор богословия Григорий Тиньков.

По божьему промыслу, отрядом белогвардейцев руководит родной брат отца Григория, штабс-капитан Николай Тиньков. Переживший утрату страны, проигравший Гражданскую войну, но не изменивший однажды данной Отчизне присяге, ищет своё место в жизни, ставшей для него чужой и непонятной. Ожесточение, злоба, кровь и смерти братоубийственной войны мучают его. Безответные вопросы, терзающие душу, не позволяют принять реальность и влиться в общество. Над ним, как и над его товарищами по несчастью, довлеют обида, боль и грехи.

Показателен в этом отношении диалог настоятеля скита отца Григория и его брата, штабс-капитана Тинькова: «Ты, Григорий, извини, многое в запале говорю. По правде сказать, сам терзаюсь, но мне уж, молись не молись, всё одно – в ад дорога. Большой грешник я – рубил и безвинных. В горячке боя больным делаешься. В голове одно: рубить, стрелять… Злобишься, звереешь до невозможности. Однажды в проулке, в угаре, женщину зарубил. Догнал и на скаку с такой силой рубанул шашкой, что от плеча до пояса развалил. Когда сообразил, в глазах помутилось… Что самое страшное, я как бы застрял, остался в войне, и в той, и в этой… – признался вдруг Николай.

– Как лягу, закрою глаза, так из памяти выплывают и прокручиваются одни и те же картины: рубка, стрельба, смерть, ненависть…»

Очень непростую художественную сверхзадачу поставил перед собой писатель Камиль Зиганшин – логически связать меж собой не связуемое. Что может послужить общим знаменателем для совершенно разных, порой полярно-противоположных, философских воззрений, духовных практик, этических и политических установок? Как, на какой площадке могут сосуществовать вместе миры и правды штабс-капитана Николая Тинькова и красного командира Степана Вострецова, старообрядки Дарьи и эмансипированной Светланы, эвенка Бюэна и якута Софрона, с миром и правдой Корнея Елисеевича и отца Георгия? И не только сосуществовать, но и взаимопроникать, обогащая друг друга?

Неспроста автор отправляет своего героя Корнея к Студёному морю, даром что инвалид, что вместо ноги – деревяшка на культе. Тесно Корнею в монастыре, его манит большой мир, таинственное Студёное море. Вот и супружница Корнея, настоятельница скита Дарья, на что уж крепка в святоотеческой вере и в соблюдении древлего благочестия, и та сокрушается на изолированность от внешнего мира: «Эх, сынок! Ума не приложу, что делать. Где женихов да невест искать? Пять девиц на выданье, а парней, отвечающих Правилу, нет. Либо кровники, либо родственники по кресту. Вон и сестра твоя, Елена, тоже в девках, а ей уже за двадцать перевалило. Паша в бобылях ходит, а ты обет дал. Похоже, так и помру без внуков».

Меняется внешний мир, меняется общество – неизбежны перемены и в жизни общины. Совершенно прав критик Вл. Бондаренко, который пишет: «Увы, но даже в дальнем отрыве от большого мира, пусть не так быстро, как в столицах, но старообрядческая община даёт трещину».

Но есть ли единая правда, устраивающая, годная для всех?

Чтобы ответить на этот корневой, основополагающий вопрос, надо ездить, изучать и впитывать жизнь во всех формах её организации. Тогда, быть может, и удастся вычленить из всего, что входит в понятие «жизнь», тот ценностной, духовный стержень, на который, как на универсальную ось, нанизывается всё многообразие форм человеческого общежития.

Камиль Зиганшин, а вслед за ним и герои его произведений, выстроили такую иерархию ценностей – это вера, любовь, справедливость, милосердие и семья.

К семье у писателя особое, очень трепетное отношение: «Татьяна – моя главная удача в жизни. Она подарила мне пятерых детей, она и мой помощник, и мой первый читатель, и редактор, и критик», – говорит писатель о своей жене Татьяне Зиновьевне.

Такое же отношение к семьям у его героев. Казалось бы, истины, к которым приходят писатель и его герои, очевидны и не требуют особых доказательств. Но очевидность очевидности рознь: за очевидностью нравственных постулатов героев К. Зиганшина драматическая, а порой и трагическая судьба целых поколений людей, которые и сделали всё для того, чтобы эти выстраданные ценности обрели непреложность очевидности.

Чтобы прийти к такой прозрачной истине, писателю К. Зиганшину потребовалась целая жизнь, которой, по наполненности событиями и по напряжённости, с лихвой хватило бы на несколько обычных судеб.

Каждая из этих духовных ценностей добыта автором собственным опытом.

По молодости, занявшись промысловой охотой и досконально изучив мир дикой природы, он уже через четыре года навсегда отказался от охоты, не считая себя вправе творить насилие в удивительно гармоничном, естественном мире дикой природы.

Помимо нашей страны, К. Зиганшин объездил ещё полмира: всю Америку – от Аляски до Чили и Огненной Земли, поднимался на вулканы Анд и Кордильеров; объездил всю Африку, остров Зинзибар, Непал и Гималаи.

Пытливым умом исследователя и зорким взглядом художника он изучал, анализировал и фиксировал всё, что видел – и природу, и людей, и их сообщества. И оказалось, что базовые ценности человечества универсальны в своей основе.

Татарин, живущий в Башкирии, объездивший полмира и пишущий на русском языке, российский писатель, напряжённо размышляющий о судьбах Отчизны, он ищет примирения церковного и гражданского, духовного и социального. Его личный пример, пример его семьи, его выдающийся труд «Золото Алдана» доказывают: это возможно, если вслед за автором считать, что золото Алдана не жёлтый металл, а люди, живые и полнокровные люди, которым ничто человеческое не чуждо.