Пётр Фёдоров. Хрустальный крест

Книга о детстве в Уфе в тяжёлые военные и послевоенные годы пронизана такой силой любви к окружающим людям, не броской, но такой узнаваемой и близкой природе, что становится новаторской на фоне холодного профессионализма, обличительного пафоса и «пофигизма» основного литературного потока. Публикация романа «Инок» в журнале «Бельские просторы» в 2008-2009 годах вполне сопоставима с легендарной публикацией романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита» в журнале «Москва» в 1966-1967 годах. И в том, и в другом романе вечные христианские ценности проверяются суровой советской действительностью. В одном случае Москвы 20-30-х годов, а в другом – Уфы военного и послевоенного времени. Оба романа рассказывают о печальных, но чистых и высоких судьбах инакомыслящих (отсюда и заглавие романа Храмова) в тоталитарные эпохи, освещённых трагической любовью. Но если Булгаков в своём произведении продолжает линии Гоголя и Гёте с их фантастическими столкновениями со всевозможной чертовщиной, то в романе Храмова развиваются традиции Аксакова, Пушкина и Л. Толстого. Особенно интересно в «Иноке» разработана тема пушкинской «Капитанской дочки». Маленькие герои Храмова словно сошли со страниц пушкинской повести и перенеслись через полтора века в послевоенную Уфу, чтобы на новом витке истории, в царстве победившего Пугачёва ещё раз испытать на себе не устаревающую правоту вечных истин, таких, как «Береги честь смолоду…».

Истоки творчества П. Храмова можно отыскать в судьбе его прадеда по отцовской линии – уфимского купца второй гильдии Михаила Андреевича Степанова-Зорина (1845 – 1921). В 1909 году он начал строить в Уфе храм Вознесения Господня. Деньги были собраны преимущественно среди уфимских купцов. Своё пожертвование в это строительство сделал император Николай II. В тяжелейших условиях мировой и Гражданской войн храм был построен. В 1919 году на пересечении улиц Чернышевского и Зенцова своих первых прихожан приняла новая Вознесенская церковь, купол которой украшал единственный в своём роде крест из горного хрусталя. Однако вскоре наступили такие времена, что церковь сначала закрыли, а потом разрушили и на этом месте построили типовую общеобразовательную школу. Можно представить, какой урок беспамятства и попрания веры даёт уже более полувека эта школа. Впрочем, по России количество таких школ и вузов исчисляется сотнями. Потому-то и «танцы на костях» в годы хрущёвской оттепели так возбуждали продвинутую молодёжь того времени, поскольку она была воспитана на неуважении к человеческой жизни и смерти. Дар купца Степанова-Зорина своей родине оказался невостребованным, а вскоре и сам он тихо скончался в полном забвении, избежав дальнейших мытарств и издевательств со стороны новых «хозяев жизни».

Но его дочери Прасковье Степановой и её мужу – белебеевскому купцу Василию Храмову – пришлось испить эту чашу до дна. В годы Гражданской войны в Белебее ослеплённой классовой ненавистью беднотой был расстрелян Василий Храмов. И только мудрость и самообладание Прасковьи Михайловны спасли от жестокой расправы победителей её сына Алексея. Впоследствии эта мужественная женщина сумела не только поднять всех четверых детей, но и воспитать их достойными людьми вопреки всевозможным препятствиям и невзгодам.

Отец будущего писателя – художник Алексей Васильевич Храмов (1909-1978) – прожил нелёгкую даже по меркам своего времени, но красивую и творчески наполненную жизнь. За ним, как шлейф, тянулось обвинение в буржуазном происхождении. Как вспоминает племянница художника Надежда Никитична Шамро, «его не приняли учиться в Академию художеств, ему не разрешали продавать свои картины. Он месяцами не получал денег. Жили на более чем скромную зарплату жены, учительницы» (1, 8). В 30-е годы после окончания Уфимского художественного техникума он заявил о себе как перспективный, реалистически мыслящий художник. Но тут началась Великая Отечественная война, и Алексей Храмов все пять лет провёл на передовой, находился в окружении, умирал от голода и ран, участвовал в обороне Ленинграда, форсировании Днепра, штурме Кёнигсберга. Домой вернулся после победы над Японией. Он выжил в невыносимых условиях и после войны нашёл в себе силы вернуться к живописи. На этом поприще он не снискал громких званий и наград. Однако его картины знают и высоко ценят искусствоведы и любители живописи во всём мире. В своих уральских пейзажах Алексей Храмов выразил суровую силу и красоту не только родных мест, но и народного характера. Особенно глубоким философским смыслом обладает знаменитый храмовский снег: от жизнеутверждающей «Зимки» до белого погребального савана первого снега, накрывшего ещё зелёные деревья в его последней работе. Не случайно этот дар сдержанного и лаконичного иносказания так высоко ценили японцы, специально приезжавшие в Уфу ради его картин. Главное же, чему научил своих сыновей художник Храмов, – это умению видеть. В воспоминаниях Н. Шамро есть такая запись: «Как-то старший сын художника рассказал, что подростком в пылу споров бросил в лицо отцу: «Что ты дал нам?». Его ответ запомнился сыну на всю жизнь: «Я дал вам честное имя!»».

Пётр Храмов пошёл по пути отца, окончил Строгановский художественно-промышленный университет в Москве и стал художником-монументалистом. Его мозаики, росписи и рельефы украшают стены Дворца культуры УЗЭМИК, строительного факультета нефтяного университета, Уфимского железнодорожного вокзала, дворцов культуры, институтов и детских садов Салавата, Благовещенска, Мелеузовского района. О его личной и творческой жизни на сегодняшний день известно очень мало. После смерти родителей он вместе с младшим братом Андреем жил в Уфе. О его литературном творчестве знали, вероятно, лишь самые близкие люди. Последние годы он подрабатывал сторожем в детском саду. Умер он в нищете и забвении в 1995 году, как нередко завершали свой тернистый путь русские художники, как когда-то ушёл из жизни и его прадед. И так же, как у прадеда, его литературные произведения и картины оказались невостребованными. Будучи по своей внутренней сути христианским художником, он не стремился прославиться и увековечить своё имя. Поражает, что даже в семейных архивах его близких родственников нет ни одной его фотографии. Но в его романе с большой теплотой и талантом запечатлена военная и послевоенная Уфа с её маленькими деревянными домиками на высоком берегу Белой, с многоязычным населением коммуналок и тёплой семейной атмосферой городских дворов.

С истинным христианским смирением П. Храмов рисует в своём романе не ужасы сталинизма, а веру людей, помогавшую выжить в нечеловеческих условиях. В отличие от многих современных писателей он чётко фиксирует борьбу Добра со Злом в окружающем мире и душах своих героев. Невозможно забыть сцену жестокого избиения лошади, возившей брёвна с берега Белой на лесопилку. Но насилие и жестокость в романе преодолеваются силой деятельной любви. И это обстоятельство роднит произведение уфимского писателя с шедеврами его любимых мастеров слова: Пушкина, Чехова, Л. Толстого.

Творчество даже самых великих художников является лишь каплей в океане народной культуры. И тут важен не столько размер или оригинальная форма этой «капли», а её химический состав, соответствующий или не соответствующий миллионам других. В случае с Петром Храмовым решающую роль играет не поверхностное сходство, а глубинное соответствие его произведения религиозно-нравственным традициям русской культуры. В его романе-воспоминании органично сочетаются три основные линии, плавно и незаметно переходящие одна в другую. Это собственно воспоминания о детстве и отрочестве автора в военные и послевоенные годы, перетекающие в мудрый и любящий взгляд художника, оценивающего эти события из нынешнего времени. Если бы не было этого взгляда, события того времени приняли бы мрачный и даже зловещий оттенок. Автору романа, как и его земляку С. Т. Аксакову, удалось сохранить чистый детский взгляд на мир в сочетании с мудростью много пережившего человека и глубоким знанием отечественной культуры. Вот как он воспринимал своё военное детство: «…мне казалось в те военные времена, что совсем разные вещи – и дожди, и туманы, и даже розовые солнечные снега, и задумавшиеся люди, и озябшие старушки, и важничающие щенки, и вербочки, и осиротевшие книги – всё важное и значительное, что меня волновало, было освещено (или подсвечено) неярким светом плакучей свечечки, которая, погибая и возрождаясь, светила нам всю войну в медном, стареньком <…> бабушкином подсвечнике. Словно бы та, ушедшая из этой жизни Россия, зная о нас и о войне, посылала нам молчаливый, неяркий и, как выяснилось позднее, никогда не гасимый свет». Этот «неяркий, негасимый свет» святой Руси незримо присутствует на каждой странице романа, освещая самые тёмные закоулки жизни его героев.

А события этой жизни далеки от сусального благополучия иных псевдоисторических произведений. Один дед маленького героя расстрелян в Гражданскую войну, другой, вернувшийся после десяти лет лагерей, умирает от туберкулёза. Мальчик живёт с бабушкой и мамой в маленькой комнатке коммунальной квартиры в исторической части Уфы, недалеко от Сергиевской церкви. Он любуется старинным деревянным домом, стремившимся в небеса и походившим на остановившееся пламя. Его манит тихая река Белая. В мире природы у него есть друзья: одинокий тополь и уличная собачонка Лобик. Семья ждёт с фронта отца маленького героя. А пока бабушка учит его самостоятельно читать, попутно знакомя с личностью последнего русского царя. Жизнь уцелевших представителей старого мира в новом советском обществе полна каждодневных испытаний: они не только лишены своих былых привилегий и материального благополучия, но и подвергаются нападкам окружающих за своё происхождение и сохраняемую в душах веру. И в этом чуждом и враждебном им мире семья маленького героя романа становится оплотом, сохраняющим честь и традиции утраченного прошлого. В ответ на оскорбления пьяного соседа-коммуниста бабушка не опускается до его уровня, а лишь смотрит на него. «Взгляд был очень светлый, и в выражении его коммунист, очевидно, увидел что-то такое, отчего истошный его хрип перешёл в неясное бормотание, закончившееся икотой и рвотой уже во дворе. Бабушка стояла чрезвычайно прямо, вроде ещё и ещё выпрямляясь, стояла спокойно, но смотреть на неё было тяжело и страшно». Однако такое непреклонное отстаивание своих нравственных и религиозных ценностей не мешает той же бабушке посильно участвовать в защите общего с коммунистами отечества и крестить от пуль звёздочки на солдатских шапках, которые она стирала и чинила для фронта.

Когда взрослые приставали к маленькому герою романа с вопросами о будущем его поприще, он, вычитав в бабушкином словаре множество диковинных профессий, объявлял, что хочет стать «камергером», «архивариусом», «фельдмаршалом» или «демагогом». «А по национальности ты будешь матросом», – смеялся друг отца (3, 27). В этом вроде бы шутливом разговоре проговаривались варианты будущей судьбы автора романа. Он мог бы стать карьеристом, кабинетным учёным, лизоблюдом или просто интеллигентным болтуном без роду, без племени, но он выбрал тяжкий крест русского писателя и пронёс эту ношу до конца.

В первом классе герой романа обнаружил свою полную неспособность к абстрактному мышлению. Видя затруднения ребёнка в постижении арифметики, учительница попыталась раскрыть ему красоту логики и здравого смысла. В ходе беседы мальчик попытался объяснить своё детское понимание единства всего живого, которое невозможно разложить на части и считать. Анна Дмитриевна поняла «правила его любви» и сказала: «А ты очень интересный мальчик, прямо-таки инок». – «Инок – это священник?» – спросил я. «Нет, – отвечала она, – не обязательно. Инок – это просто другой, иной человек – и-ной», – сказала она с улыбкой». И герой через много лет произносит слова благодарности своей учительнице, сумевшей в суете нелёгкой послевоенной жизни разглядеть в нём особенную душу и помочь ей развиться.

Жизнь в романе наполнена любовью. И хотя к середине ХХ века православие уже было вытеснено из советской жизни, многие люди всё ещё жили по заповедям христианской морали. Вот маленький герой-первоклассник пришёл к дочери погибшего на войне солдата – Маше  Мироновой – подтягивать её по чистописанию. При некотором внешнем сходстве этой истории с изображением школьной жизни в годы позднего сталинизма (вспомним хотя бы книгу и фильм «Первоклассница») вся она пронизана христианскими мотивами кротости, взаимной любви и сострадания. Характерен эпизод, когда Маша торжественно вносит тарелочку с одним-единственным пирожком. «Вот это я сама испекла и лепила, – и тихо добавила: – Это тебе, – и чуть погромче: – Горячий». А сзади неё, за окном, две высокие снежные шапки на заборе, казалось, склонились друг к другу и к каждому её плечику. Множество раз вспоминал я впоследствии эту картину, и постепенно, сквозь этот уже сон бытия, стали просвечивать реалии рублёвской «Троицы». Эти же мотивы характерны для сцены возвращения деда героя-рассказчика из сталинских лагерей. Дед уже прошёл испытания историей, потерял многое, в том числе здоровье, а вскоре и жизнь, но сохранил веру и честь своего дворянского рода. На вопрос деда о вере в Бога внук просто и легко даёт положительный ответ. Первая часть романа заканчивается «как начало и конец простой русской притчи». Стоя на берегу реки Белой, дед и внук чувствуют свою духовную связь: «С необычайной, но тихой силой я чувствовал, что мы находимся с дедушкой в одном состоянии и созерцаем в нашей общей сейчас душе явление невидимого, но сущего. Того, кто теплится в нас правдой, любовью и совестью. Того, кто ведёт нас по этой неяркой и простой земле».

Во второй части романа П. Храмова продолжается развитие трёх основных линий. Во внешней, семейно-бытовой истории рассказывается о поездке к деду в Турбаслы, событиях в семье, в школе и во дворе. В этой части воспоминаний герой переживает немало первых утрат: умирает от туберкулёза дед, пьяницы с лесопилки жестоко убивают верного пса Лобика, спиливают одинокий тополь и, наконец, главное событие второй части романа – траур по случаю смерти товарища Сталина. Во внутренней жизни героя дружба с Машей Мироновой постепенно перерастает в любовь. Вместе с крепнущей верой героя происходит конфликт между его нравственными идеалами и творчеством. Упорный двадцатилетний труд над картиной ребёнка в концлагере закончился поражением художника. Третьей линией развития романа стали явные и скрытые переклички с повестью А. Пушкина «Капитанская дочка». Это произведение было выбрано П. Храмовым не случайно. Как пишет современный исследователь творчества Пушкина философ В. Катасонов, «По степени авторской сознательности в изображении темы милосердия повесть «Капитанская дочка» является одним из самых христианских произведений в мировой литературе. Именно от «Капитанской дочки» <…> идёт в русской литературе традиция проникновенных диалогов «святых и преступников», стоящих «в беспредельности» – перед лицом Бога» (Катасонов, В. Н. Тема чести и милосердия в повести А. С. Пушкина «Капитанская дочка» : (религиозно-нравственный смысл «Капитанской дочки» А. С. Пушкина) // Лит. в шк. – 1991. - № 6. – с. 6).

В романе «Инок» тема милосердия не играет такую важную роль, как в последней повести Пушкина, но несколько сцен напрямую относятся к ней. Однажды герой произведения, собирая для печки щепочки, украл берёзовое полешко. Охранявшие поленницу пленные немцы остановили его. Один из них отобрал у мальчика добычу, а другой вернул её и как-то дружелюбно посмотрел. В ответ ребёнок принёс тайком из дома своему заступнику две большие варёные картошки с солью. «Одну картошку он протянул мне. Я отказался и ушёл домой с тихой радостью, впервые в жизни ощутив в душе тот удивительный свет, который вложен в нас Богом, но я не знал, как он называется». В четвёртом классе герой воспоминаний спас пса Лобика из проруби, при этом сам провалился в воду, и потом весь день бегал в мокрых валенках, скрывая от взрослых это происшествие. Во время войны от недоедания маленький герой стал слепнуть. Врачи посоветовали матери кормить его мёдом, недоступным в ту пору для многих горожан. Совершенно неожиданно на помощь пришла бывшая преподавательница матери из университета Сара Гарифовна, отдавшая бесплатно большую банку мёда. Благодаря этому мёду автор воспоминания остался зрячим не только физически, но и духовно. Соприкоснувшись с милосердием в детстве, он пронёс его через всю жизнь. В своём вдохновенном монологе о Христе герой романа вкладывает в его образ выстраданный нравственный опыт советского военного поколения: «И ничто не минует Его: ни предательство, ни верность, ни искушение <…>. Он даст нам нравственность. Он тихо протянет нам тоненькую, но никогда не сгорающую свечечку ненасилия, Он скажет нам самое на этой земле главное: «Бог – это любовь». И за это Его прибьют гвоздями к занозам креста, и Он долго будет смотреть в нежный горизонт, и мы станем людьми, если поймём, что Он тогда думал. <…> И умрёт Он. И мы виноваты. Доднесь. И мрак познания, и свет ребяческой души ведут между нас борьбу за первенство».

1. Эту борьбу между светом и мраком в России военного и послевоенного времени уфимский писатель выстраивает не хаотично, а в традициях пушкинской повести. «Капитанская дочка» – это последний текст, опубликованный Пушкиным. Он стал его завещанием. По мнению В. Шапошниковой, «в этой повести идеалом человеческих отношений является семья, во главе которой – отец (Отец), мать (Мать), а все – дети и братья» (Шапошникова, В. В. Семейные ценности в «Капитанской дочке» А. С. Пушкина // Рус. словесность. – 2009. - № 1. – с. 11). В центре романа П. Храмова также находится русская православная семья в годы испытаний, когда многие незыблемые столетиями устои общества были разрушены. Но если у Пушкина молодая христианская цивилизация выдержала натиск народной стихии, то в романе «Инок» её уцелевшие остатки ищут способы выживания в царстве победившего «Пугачёва». В «Капитанской дочке» поступательное развитие общества выражается не только в динамизме событий, но и в языке произведения, где не только глаголы, но часто и существительные выражают действие. Однако, несмотря на цепь благодеяний и милостей, в мире, предстающем в повести, трудно выжить. Особенно сохраняя достоинство. Через несколько месяцев после завершения этого произведения сам поэт погиб на дуэли, защищая честь своей семьи. Как пишет О. Заславский, «…законы этого мира требуют подчинения – безропотного или притворного. То, что Гринёву и его невесте удаётся спастись, ни разу не поступившись собственным достоинством, - их несомненная заслуга, наполняющая особым смыслом эпиграф к повести: «Береги честь смолоду»» (Заславский, О. Б. Проблема милости в «Капитанской дочке» // Рус. лит. – 1996. - № 4. – с. 49). Пугачёв в повести Пушкина – бунтарь, отрицатель, полагающийся сам на себя. По мнению Е. Анненковой, «Гринёвы, Мироновы укоренены в русской жизни, умны не только собственным умом, опираются на веками складывающиеся представления и привычки» (Анненкова, Е. И. Национальное и историческое в повести А. С. Пушкина «Капитанская дочка» // Русская литература. ХIХ век. От Крылова до Чехова : учеб. пособие / сост. Н. Г. Михновец. – СПб., 2001. – с. 102). Будучи слабее, мельче, незначительнее Пугачёва, «Гринёву дано сохранять человеческое начало в бесчеловечных поворотах жизни и удерживать равновесие истории, оказывающейся подчас на краю бездны» (там же, с. 107). В романе «Инок» ситуация усугубляется тем, что страна всё же сорвалась в бездну, и действие медленно разворачивается уже на обломках былого величия. Отсюда неспешный ритм повествования, поскольку с точки зрения героев произведения торопиться уже некуда. Отсюда и стремление главного героя, в течение двадцати лет безуспешно пытавшегося создать картину, обрести гармонию в искорёженной жизни. «Картина не получилась, но странно-тайными путями объяснила мне новейшую и печальную историю нашего Отечества. Я страстно хотел изобразить гармонию земного естества и Божьего милосердия, но… но я не умел, я не знал, я не верил тихим движениям своей души, доверял лишь человеческой логике». Потерпев творческую неудачу в живописи, герой приобрёл духовный опыт, заставивший его взяться за перо. В его романе «Инок» зафиксировано возвращение части русской интеллигенции к преданным традициям христианской нравственности и идеям соборности русского народа. «За двадцать лет, истерев сотни подошв и кистей, я понял одно: смирение перед Божьей волей есть единственно возможная форма существования человеческой души на этой неяркой и простой земле». Потому-то в споре с повзрослевшей Машей главный герой романа называет Сталина монархом. Потому-то в более поздние времена герой, не боясь прослыть ортодоксом, вновь вернулся к идее взаимозависимости народа и его лидеров: «Сталин был точно по размеру нашего народа. Его любили и любят под стать его подлости, его холопству, его зависти и чудовищной жестокости, по точным размерам примитивнейшей его справедливости». Невидящим взглядом Маша посмотрела окрест и спросила меня простенько: «А народ всегда был таким?» Я задумался. И тогда, и сейчас». Для героя романа Сталин был жестоким, но по-своему справедливым отцом, а не менеджером нации, вернувшим железной рукой заблудших сыновей в лоно традиционного развития. Ни один из правителей России в ХХ веке от Николая II до Ельцина не мог так объединить многонациональный народ страны, как это сделал Сталин. Он был орудием в руках Бога, с помощью которого в России был на время преодолён раскол, ведущий страну к гибели. В описании Дня Победы в Уфе запоминаются открытые двери и горящие в каждой комнате свечи и керосиновые лампы, обнимающиеся и плачущие живые и мечущиеся по стенам тени павших на фронтах воинов. Таких святых чувств человеческого братства автор воспоминаний больше никогда не испытывал. Вторая часть романа завершается траурными церемониями в Уфе по случаю смерти отца народов, оставляя героев произведения перед новым выбором дальнейшего жизненного пути.

Роман П. Храмова «Инок» через 13 лет после смерти автора всё же дождался своей публикации, ещё раз доказывая истину о том, что «рукописи не горят». Продолжая традиции русской христианской прозы ХIХ – ХХ веков, он успешно вписывается в контекст современного направления метафизического реализма Ю. Мамлеева и других писателей, интересующихся тем, что лежит за пределами физического мира. Своим романом П. Храмов напомнил нам о душе, о милосердии, о чести, о любви, о том, что делает человека человеком.

Четыре поколения семьи Степановых-Храмовых прошли по жизни, не оставив после себя почти никаких следов. В отличие от людей нынешней эпохи, стремящихся приумножить свои богатства и бесконечно делящих своих детей, квартиры, театры, творческие союзы и даже империи, они заботились о вечном. И в Вечной России, которая вопреки мнению скептиков всё же существует, навсегда останутся картины уфимских художников Алексея и Петра Храмовых, роман «Инок» и хрустальный крест Вознесенской церкви, построенной благодаря трудолюбию, упорству и вере купца второй гильдии Михаила Степанова-Зорина.

Из архива: январь 2011г.