Все новости
Круг чтения
13 Ноября 2022, 10:36

В.И. Хрулев. Леонид Леонов в зеркале Захара Прилепина

Мы вовсе не врачи – мы боль.

А. Герцен

 

Настоящий писатель – то же, что древний пророк: он видит яснее, чем обычные люди.

А. Чехов

 

Захар Прилепин совершил достойный и своевременный поступок – создал первое жизнеописание Леонида Леонова. Его книга, выпущенная в серии ЖЗЛ1 и переизданная через два года в издательстве «Астрель», стала путеводителем по творчеству писателя. Она привлекла внимание нового поколения читателей к классику ХХ века, вызвала из забвения мастера русского слова. Произошло это с большим опозданием, но все же произошло. И задача леоноведов – дать объективную профессиональную оценку новому труду.

Прилепин шел на определенный риск. Опытные и дальновидные биографы избрали для анализа более востребованные сегодня фигуры, которые у всех на слуху и которые гарантируют интерес к новым книгам (А. Ахматова, М. Булгаков, Б. Пастернак, А. Грин, А. Платонов, М. Цветаева). На втором плане оказались писатели, которые вызывают ассоциацию с соцреализмом, не обещают сенсаций и коммерческого успеха, но требуют долгого кропотливого труда для объективного осмысления (М. Горький, А. Толстой, Л. Леонов, К. Федин, А. Фадеев и др.). Тем большего уважения заслуживают исследователи, которые берутся за «невыигрышное» дело и стремятся честно представить личность художника независимо от перепадов читательского интереса.

 

  1. Достоинства книги

 

1

Во-первых, Прилепин изначально занял самостоятельную позицию и выдержал ее до конца. Как биограф, он отмежевался от тех, кто благоговейно относится к Леонову и не допускает разговора о противоречи­вости его развития, об отступничестве и компромиссности жизненной позиции. Но одновременно отдалился и от тех, кто видит в классике талантливого художника, совмещающего оппозиционность с конформизмом, расчетливостью и умелой игрой «с кукишем в кармане». Леонов для Прилепина – человек своей эпохи, разделяющий ее надежды, заблуждения, сомнения, ошибки и достижения. И эта потребность понять писателя в его времени – стержень книги биографа.

Конечно, он использовал обширный круг материалов (биографических, исследовательских, мемуарных) и ввел их в живописной художественной форме. Но при этом сохранил независимость взгляда, право на свою интерпретацию и свое видение ключевых, серьезных фигур (Горький, Сталин, Фадеев), товарищей по литературному цеху и нынешних современников. Этой творческой переработке не помешала бы большая корректность и ссылки на книги, которыми пользовался биограф. Многие сведения, сцены и эпизоды имеют конкретные первоисточники. Биограф не мог бы живописать их без этих материалов.

В судьбе Леонова и в конкретных этапах его жизни Прилепин стремится выявить ключевые узлы, определяющие личность писателя и направленность его развития. Среди возможных ракурсов биограф выделяет главный, который, по его мнению, ярче всего характеризует классика и его жизненное поведение – отношение с властью. Суть его определяется как пожизненная игра, в которой Леонов – патриот России шел на компромисс, создал свой «эзопов» язык, но неизменно в той или иной форме «проговаривал» потаенные мысли и являл собой некую духовную оппозицию партийной элите. Высшей ступенью этой игры стали раздумья писателя о Творце и еретические вопросы, поставленные в «Пирамиде». Но эта грань является сопутствующей на завершающем этапе жизни художника.

Выбранный ракурс открывал путь остросюжетного динамического повествования и обещал биографу интерес читателей. Но возникают вопросы: а соответствует ли он природе дарования Леонова и его творческому поведению? Охватывает ли личность художника? И способен ли дать объективную картину его вклада и значения в отечественной литературе ХХ века? Как интрига – этот ракурс выигрышен. Он словно корсет стягивает разрозненный материал в жесткую форму и позволяет провести этот срез анализа от начала до конца. Но одновременно возникают и свои трудности.

Леонов – закрытый художник, мало расположенный к публичной общественной деятельности, а тем более к душевной откровенности. Внешняя канва его жизни не богата событиями. Но главное – духовная эволюция писателя протекала внутри и была мало доступна окружающим. Что же касается последней трети жизни, то он провел ее отшельником и стоически переносил все выпавшие на долю его страны испытания и катаклизмы.

Конечно, вектор внутренней жизни можно представить по его художественным произведениям, публицистике и литературной критике. Но это сложный и трудоемкий процесс, на который исследователи затрачивают свои жизни. Не нужно забывать, что произведение не двойник автора, а опосредованное отражение личности творца. Оно одновременно и вымысел, и мистификация, и провокация. И при прямолинейном подходе может оказаться ловушкой для биографа.

Далее, выявление позиции автора к изображаемому материалу – это тонкая и коварная область. Автор не отвечает за действия своих персонажей. «Художник должен присутствовать в своем произведении как Бог во вселенной: быть вездесущим и невидимым», – отмечал Г. Флобер. И это осложняет постижение нравственных и творческих поисков писателя. Поэтому реконструкция жизни и миропонимания такого непростого художника, как Леонов, – трудная и ответственная задача. Но у Прилепина есть два качества, позволяющие разрешить ее: молодость и талант. Первое обеспечивает смелость, второе – способность чувствовать и выражать свое понимание. Книга получилась. Она содержательна, увлекательно выстроена, легко читается и заслуживает взыскательного анализа.

Во-вторых, Прилепин провел обширную и кропотливую работу по воссозданию биографии писателя, особенно раннего периода, по расшифровке «темных пятен» его прошлого (архангельский период) и реконструкции всей линии развития будущего классика. Если учесть, что материалы по первым двадцати годам не только малодоступны, но размыты, хорошо завуалированы прежде всего самим писателем, то понятно, что эта целостность портрета – несомненная удача Прилепина. Молодой биограф проявил проницательность и въедливость в понимании и стыковке разнородных фактов, эпизодов и этапов развития Леонова. Более того, он сумел придать этим собранным и осмысленным этапам сюжетность и остроту развития.

Обстоятельно и живо, с привлечением «закрытых» ранее или неизвестных фактов изложены архангельские страницы жизни писателя: его учеба в Артиллерийской школе, участие в Белом движении и переход в Красную Армию. Прилепин честно и объективно прослеживает этот путь, убедительно объясняет перипетии и мотивы действий молодого Леонова и его отца. Да, Леонов оказался невольником ситуации, но делал свой выбор из неприязни к любому насилию над собой. Его приход к красным исторически объясним: он был не только вынужденным, но и продуманным решением, дальновидность которого подтверждена их последующей победой и сохранением целостности России. Конечно, пособничество «союзникам», оккупировавшим Архангельск, и неприязнь к большевикам, выраженная публично в «Северном дне», стали опасным фактом, который вызвал пожизненный страх писателя.

Прилепин сделал правильно, что воссоздал драматические перипетии молодого Леонова. Распад семьи, безотцовщина, смерть сестры и братьев были болезненной и горькой раной, сопровождавшей Леонова по жизни. Другой раной была неудача с поступлением в вуз и осознание того, что вовремя не получил необходимое образование, был лишен естественного наращивания знаний. Свой университет Леонов проходил в реальности и творчестве 1920-х годов. Третья рана и главная тайна писателя – пребывание в Архангельске с отцом, учеба в училище юнкеров. Этот факт биографии Леонов скрывал от всех, всячески маскировал само пребывание в этом городе и свою позицию в этот период.

В-третьих, Прилепин стремится совместить два качества своего исследования: сюжетную остроту и полноту изображения во времени. Он искренне пытается реконструиро­вать путь Леонова от детства до конца и представить его основные вехи. И биографу удается это сделать, пусть и не всегда целостно и равнозначно. Некоторые этапы развернуты обстоятельно, с максимальной подробностью, с привлечением новых архивных материалов (родословная, юность, архангельский период, 1930-е годы), другие – более компактно и локально. Жизнь, длиной в 95 лет, дана на фоне суровой и трагической атмосферы столетия. В каждом из этапов биограф определяет стержневые факты и фокусирует вокруг них материал. Получаются этапные звенья с подробностями. И все же наиболее крупными оказываются главы, посвященные отношениям со Сталиным и Горьким. В них Леонов предстает в вершинном срезе связей и отношений с вождем и литературным наставником в контексте событий конца 1930-х годов. Каждая из названных фигур стала пожизненной проблемой писателя, предметом его мучительных раздумий и переосмысления. На них лежит отсвет трагических испытаний XX века и судьбы России. И потому эти главы стали вехами книги.

Достоинство подхода Прилепина в том, что он не боится ставить и рассматривать острые вопросы творческого и жизненного поведения классика. Одновременно биограф вносит ясность и в те наветы и упреки, которые создавались недоброжелателями и распространялись в окололитературных кругах. Так, обстоятельно представлены отношения с Горьким и Сталиным, пребывание писателя в эвакуации в Чистополе, коллизии вокруг «Русского леса». Исчерпывающе исследована ситуация со стихотворением Е. Евтушенко «Мед» и желанием поэта привязать его содержание к личности Леонова.

Корректно и точно определены отношения писателя с Вс. Ивановым, А. Фадеевым, М. Шолоховым, К. Паустовским, А. Солженицыным. В связи с этим стоит прокомментировать понимание биографом сдержанности и закрытости классика в отношениях с окружающими людьми. Да, Леонов неоднократно обжигался, натыкаясь на непрочность и ненадежность человеческих отношений. Он ввел за правило не приближать никого к себе и в бытовом общении откупаться малозначащими частностями. В профессиональном же разговоре вел себя честно, без всяких скидок. Здесь он был тверд, строг, вызывал уважение у одних и затаенную обиду у других.

При всей эмоциональной горячности и порывистости Леонов был человеком закрытым и мало расположенным к доверительности. Да, его интеллигентность проявлялась во внешнем политесе, в сдержанности обращения. Но он мог строго отчи­тать коллег за отступление от профессиональной этики или неисполнение договоренности. У него был свой кодекс чести, нарушить который было непозволительно никому. И хорошо, что Прилепин не обходит стороной эту «особую человеческую породу» Леонова, а пытается приоткрыть ее в разделе «До странности лишенный доброты».

Отсутствие доброты, уточняет биограф, не означает при­сутствие зла, недоброжелательности и т. д. Оно свидетель­ствует, скорее, о неком отчуждении от человека, не слишком высоком представлении о нем. Профессиональная ответствен­ность Леонова была выше и главнее человеческих отношений и привязанностей. Это могло восприниматься как отсутствие доб­роты, расположенности к людям, расчетливости поведения. Но Леонов с юности был отдан творчеству, и у него не оставалось времени на бытовые отношения с окружающими. Свою профес­сиональную обязанность он воспринимал как смысл жизни и назначение и не мог жертвовать ею ради человеческих слабо­стей и удовольствий. Это пример требовательности к себе – к та­ланту, дарованному свыше.

 2

Наиболее интересны и совершенны главы, посвященные от­но­шениям Леонова с Горьким и Сталиным. Сведения эти хо­рошо известны специалистам и неоднократно комментировались даже с большими деталями, чем это позволил себе Прилепин. В этом плане некоторые подробности не помешали бы фактурнее по­казать саму атмосферу, в которой складывались эти отноше­ния.

Прилепину удалось компактно и образно вместить их в ин­тригуюшее повествование, не нарушающее общую линию книги, и в то же время создать самостоятельное эссе. Писательский дар здесь оказался уместен и результативен. Биограф справед­ливо отмечает неоднозначность отношений: стремление Горького обрести в молодом таланте благодарного ученика и достойного преемника и, одновременно, досаду от его насторо­женности и скрытности. И со стороны Леонова это отношение было непростым: потребность обрести в Горьком наставника уживалась со сдержанностью и нежеланием подчинить свою волю высокому покровителю. Отсюда сложность их сближения и та дистанция, которая не позволяла перейти к более довери­тельным и открытым отношениям, на которые рассчитывал Горький.

Прилепину необходимо было сразу сказать и о тех внутренних расхождениях, которые со временем ослож­нили и даже испортили дружбу. Расхождения ощутимы даже в самых благодарных признаниях и оценках Леонова, хотя и завуалированно, в предельно деликатной форме. Так, не­большой комментарий к знаменитому докладу Леонова о Горь­ком мог бы раскрыть не только расхождение двух писателей, но и искусство Леонова в представлении своих позиций. До­клад содержит тонкую иронию по отношению к официальным воззрениям того времени, ко всему, что представляется Лео­нову иллюзорным и малоперспективным. Он фактически опре­деляет свое расхождение с ведущими взглядами на новую лите­ратуру, которые поддерживал и даже утверждал Горький. И эту разницу уже не могли игнорировать ни основоположник социа­листического реализма, ни его молодой и перспективный почи­татель.

Глава «Теплопожатие: Леонов и Горький» остра по содер­жанию, написана живо и динамично. Выразительная картина получилась, но она, к сожалению, упрощена. Суть отношений представлена прямолинейно и обедненно. В интерпретации Прилепина Леонов оказался дальновиднее, глубже и сложнее Горького в истолковании социалистических идей и их перспек­тивы. Эта исходная позиция позволила искусственно умалить Горького и возвысить Леонова. Но такой подход и оценка не соответствуют реальности.

Прежде всего, Горький и Леонов неравноценны по своему значению в культуре XX века и мировому признанию. Горький – ключевая фигура советской литературы, собиратель ее творче­ских сил, воспитатель целого поколения писателей. Его значе­ние и роль в развитии отечественной литературы XX века трудно переоценить. Леонов – один из многих молодых писате­лей, которые находились у подножия Горького, пользовались его покровительством и защитой. Своему успеху в литературе Леонов обязан поддержке Горького. Но в этом кругу были Вс. Иванов, К. Федин, В. Катаев, И. Бабель и другие.

Далее, позиция Горького не была столь однозначной и упрощенной, как ее представил Прилепин. Горький знал жизнь России полнее и глубже Леонова, и путь его от попытки само­убийства и «Несвоевременных мыслей» до надежды на преоб­ражение страны был наполнен противоречиями и сомнениями. Но писатель сознательно поддержал идею перевоспитания че­ловека, чтобы вывести народ из состояния унижения, безна­дежности и неверия в свои силы. Гуманизм Горького был созна­тельной позицией гражданина России. Представить же его как простодушного романтика, умиляющегося свидетель­ствам социальной перековки простого человека – не просто опрометчиво, но и пристрастно.

Леонов обязан Горькому не только за покровительство и за­ступничество в трудных обстоятельствах жизни. Он обязан ему и благополучным разрешением инцидента с вождем, когда Лео­нов вступился за Вс. Иванова, вызвал неудовольствие Сталина и его пытливую приглядку. Леонов до конца жизни вспоминал эту угрожающую ситуацию и признавал, что только вмешательство Горького, его лестная характеристика спасли от неминуемой кары. Леонов никогда и не питал иллюзий отно­сительно того, кому он обязан сохранением своего положения, а может быть, и спасением.

Прилепин пишет, что в конце жизни отношение Леонова к Горькому стало ужесточаться и бывший питомец «все чаще возлагал ответственность за грядущую погибель России на своего учителя, а в «Пирамиде» присутствует «откровенно неприязненное упоминание о двух литераторах, которые пилят двуручной пилой тело Родины. Имя одного – литератора – Чернышевский. А второго, да. Горький» (242).

Этим пассажем заканчивается глава. Прилепин мог бы здесь сорвать аплодисменты за то, как эффектно обрушил традиционное представление о Горьком и рассчитался с памятью о нем. Но реальность расходится с этим театральным жестом. В конце жизни Горький вел ответственную работу – консолида­цию деятелей мировой культуры перед опасностью фашизма. Он упрекал даже партийную печать в недостатке ненависти к врагу и недооценке опасности. Достаточно обратиться к «Летописи жизни и творчества А.М. Горького», чтобы увидеть масштаб и объем деятельности, которую вел писатель в последний период, и как много он сделал для укрепления страны. Что же касается отношения Леонова к Горькому, то степень признательности своему наставнику со временем не ослабевала, а в ситуации распада великой державы даже усилилась. Любое посягательство неблагодарных современников на значимость Горького вызывало у Леонова сожаление и внутренний протест.

Прилепин проявил самонадеянность, решив стать независимым арбитром в отношениях Горького и Леонова. Уровень профессиональной подготовленности для этого должен быть значительно выше.

Следующая глава касается более напряженной интриги: Леонов и Сталин. Скажем сразу, это одна из самых ярких и основательных глав книги. З. Прилепину удалось живо и увлекательно раскрыть неоднозначное отношение вождя к писателю. Перед нами воочию проходит настороженная приглядка Хозяина к художнику, знание «темных» пятен в биографии сочинителя и главное – вдумчивое прочтение его произведений.

Сталин, несомненно, ценил в Леонове мастера слова, мыслящего человека с прочными национальными корнями. Свою роль сыграло и кураторство Горького. Во всех драматических ситуациях 1930-х годов преданность родине была решающим аргументом, спасающим Леонова от репрессий. Талантливый попутчик «с червоточиной» интересовал вождя как удобная фигура союзника в его представлениях о преображении России и ее будущем. Но Леонов проявлял не только осторожность и взвешенность каждого шага, но и скрытую строптивость.

З. Прилепин обстоятельно прослеживает незримую и опасную игру классика с властью и официальной доктриной. Она заключалась, прежде всего, в самостоятельности представлений о революции, гражданской войне и современности. Она проявлялась в сомнениях, «еретических» суждениях персонажей, в их язвительных репликах, в уклончивости автора и нежелании участвовать в показных мероприятиях, демонстрирующих политическую благонадежность деятелей культуры. Биограф подробно и аргументированно раскрывает, как жил Леонов в атмосфере 1930-х – 1940-х годов вплоть до Постановления ЦК ВКП(б) о запрете в 1940 году пьесы «Метель» «как идеологически враждебной, являющейся клеветой на советскую действительность». Динамика этого периода от разгрома и забвения писателя до поддержки вождем в 1940 году представлена наглядно и убедительно.

Чего стоит только один эпизод с романом «Дорога на океан». Леонов отказался выполнить просьбу Сталина перенести обширные комментарии под чертой в основной текст. Это было не просто упрямством, но и оскорбительным жестом. Но Леонов пошел на риск: он не хотел поступаться правом художника самому решать, чтó и кáк нужно делать в романе. Вождь прекрасно понимал уловки автора с комментариями: читатель вряд ли прочтет их за чертой, где они служат декоративной ширмой того, что говорится в основном тексте. Вероятнее всего, Сталин решил испытать Леонова на прочность: согласится или нет. Но писатель отказался выполнить просьбу. И это могло вызвать и уважение вождя к нему, и недовольство строптивостью.

З. Прилепин дотошно прослеживает поведение Леонова в период чисток и процессов 1936 – 1940-х годов, отношение власти к его произведения от романа «Скутаревский» и «Дорога на океан» к пьесам «Половчанские сады» и «Метель».

В то же время биограф делает сомнительные допущения. Так, комментируя роман «Дорога на Океан», он заявляет, что противостояние Протоклитова и Курилова, безусловно, «является аллюзией на отношения Леонова и Сталина и отчасти даже посланием писателя к вождю» (271–272). И далее добавляет: «Сходство Курилова со Сталиным очевидное и в некоторых деталях даже дерзкое» (272). Протоклитов же, по мысли При­лепина, – это кривое зеркало Леонова. Через своего героя автор посылает вождю дерзкие знаки и намеки. Такие параллели не только простодушны, но и неорганичны для Леонова. Ухватившись за предложенную версию, Прилепин выстраивает на ней весь комментарий «Дороги на Океан» и, по существу, делает роман заложником своего воображения.

Прилепин приводит ряд портретных, физических совпадений, которые должны подтвердить его тезис. Учитываются и биографические детали. Более того, в Протоклитове даже улавливаются черты характера Леонова. Прилепин приводит немало цитат из романа, раскрывающих дерзость писателя и его «самые злые и сокровенные мысли» (276). Здесь есть доля правды. Да, Леонов доверял свои крамольные мысли «отрицательным» персонажам. Но Прилепин возводит эту привычку в абсолют и устанавливает прямую связь между биографическим автором и персонажами. А это уже перебор, ведущий к извращению самого романа и авторского отношения к изображаемому.

В литературоведении есть суждение, что в Курилове Горький усмотрел некоторые собственные черты (оканье и его любимое слово «Была у меня о-отличная трубка…», «о-отличный такой»). Далее, обращение приемного сына Курилова к отцу по имени, Алексей, близость имени-отчества персонажа (Алексей Никитич) и писателя (Алексей Максимович). Горький был уже тяжело болен, а Курилов в романе умирает. Отсюда – раздражение наставника и его письмо Леонову, которое так и не было отправлено2. Кроме того, можно увидеть и другие аналогии, о которых умалчивает биограф. Но путь этот рискован и уязвим.

Каждое произведение писателя – есть акт его духовного выражения и одновременно – веха развития. В этом смысле ху­дожественное творение – альтер эго автора. Но данное признание относится к творческой сути и не может быть сведено к внешней, технической стороне, к прямолинейной экстраполяции физических, биографических факторов, характера творца на своего героя. Иначе произведение бы превратилось в хоровод двойников автора.

Применительно к Леонову эта ситуация требует филигранного разрешения. Дистанция между сочинителем и персонажами у Леонова выдерживается тщательно. Сам процесс передачи авторских суждений, раздумий персонажу завуалирован и продуман. Поэтому решительность, с которой Прилепин вычленяет приметы общности, и та прямолинейность, с которой эти сходства интерпретируются – опрометчивы и произвольны. Это не просто опрощение, но и сознательная подстыковка текста к версии биографа.

 3

Прилепину удается совместить изображение Леонова-писателя с обзором литературной критики о его произведениях, показать профессиональную и человеческую реакцию автора на упреки в свой адрес. В этом плане обстоятелен и точен комментарий романа «Скутаревский», ситуация вокруг «Метели», обзор творческой и личной жизни в период Великой Отечественной войны.

Как защитник Леонова Прилепин не зашорен, не утаивает свои сомнения, вопросы и даже возражения сложившимся мнениям. Он может поставить под сомнение суждения классика, лукавство признаний, расходящихся с фактами. Он не скрывает человеческие слабости, житейские хитрости писателя, отсутствие доброты и сочувствия, дающие повод для литературных сплетен и недоброжелательства. Более того, биограф несколько раз дает знать о независимости своей позиции и нежелании полностью доверять любым источникам.

Прилепин способен не только почувствовать, но и передать сложную неоднозначную натуру Леонова, его отношения с собратьями по перу. Небольшие разделы, посвященные взаимоотношениям писателя с Есениным, Булгаковым, Волошиным, зримо передают эти оттенки чувств и переживаний. В них просматривается строгость Леонова к себе, сосредоточенность на профессиональном деле, устремленность к сверхличной цели, которая не позволяла растрачивать свои способности попусту, побуждала уходить от богемной жизни, ночных посиделок и откровений души...

Собранность и подчиненность творчеству – стала нормой поведения Леонова. Заметим, что он в конце жизни неоднократно вспоминал о Есенине и сетовал на гибель этого незаурядного дарования: «Какой талант был дан ему! И как бездарно он его промотал!» – с горечью говорил он, вспоминая свои встречи с ним.

Компактно и зримо представлены отношения Леонова с современниками (Шолохов, Фадеев, Пастернак), хотя накопленный исследователями материал позволял глубже и полнее объяснить, чтó связывало его с собратьями по перу, каковы границы этих отношений и почемý Леонов был сдержан в общении с ними и не имел друзей. Достаточно прочитать больше сотни писем писателя к В. Ковалеву – наиболее приближенному к нему исследователю, чтобы увидеть, как редко и сдержанно Леонов позволял себе душевные признания.

Обстоятельно и корректно по сути изложена ситуация с выборами Леонова в академики, подспудное противостояние внутри секции литературоведов-патриотов и космополитов, национального самосознания и либеральной направленности. Конечно, в давней ситуации можно было бы увидеть прообраз нынешнего состояния общественной мысли и нарастающий протест русского народа против забвения его и вытеснения с общественной арены. Прилепин не решился это сделать и показать прозорливость позиции Леонова еще в то время.

Да, поддержка Шолохова и его решительность сыграли важную роль, фактически переломили ситуацию в пользу русского классика. Но здесь важно и другое: потребовались неординарные, почти ультимативные меры со стороны Шолохова, чтобы восторжествовала справедливость по отношению к Лео­нову, и члены секции проявили благоразумие. А если бы этого прихода Шолохова не случилось? Тогда можно было и дальше бойкотировать классика? И продолжать игнорировать отече­ственное и мировое признание писателя? Не слишком ли мы уступчивы в подобных ситуациях, что можем позволить так небрежно обращаться с собой? И не слишком ли безмерна наша «всемирная отзывчивость» и готовность поступаться собой ради ближнего?

В ситуации с выборами Леонову пришлось расплачиваться за то, что он позволил себе назвать ро­ман, с точки зрения некоторых, почти вызывающе: «Русский лес». У писателя была своя позиция, отклоняющаяся от мнения определенной части членов секции. И это был случай, когда шельмование и отторжение происходило по негласному, но всем понятному принципу: «не наш!».

Вместе с тем некоторые позиции и оценки биографа требуют существенной корректировки. Раздел, посвященный I Всесоюзному съезду советских писателей (1934), представлен не просто обедненно, но целенаправленно ущемлено как рутинное мероприятие власти по установлению контроля над писателями через партийных администраторов. Соответственно этому ракурсу подобраны и материалы: отклики, высказывания, оценки. Но I съезд был неординарным событием и значение его для объединения творческих сил и развития национальных литератур выходит далеко за рамки идеологического назначения. Этот съезд стал не только инструментом собирания и объединения писателей, но и школой профессионального развития и молодой смены.

Съезд позволил собрать литераторов со всей страны и установить между ними контакты на всех уровнях. Он утвердил стратегию развития советской литературы, определил ее основной метод, пути профессионального роста молодых писателей, ускоренное развитие национальных культур и объединение их вокруг русской литературы. Это была масштабная и долговременная цель, требующая серьезных организационных действий, крупных финансовых вложений государства. Но это была не только общекультурная, но и общенациональная задача. Консолидация всех творческих сил была так же важна.

Результат этой программы известен. Страна стала грамотной и наиболее читающей. Слово писателя обрело высокий статус и значение. Публичное выступление художника становилось общественно важным событием. Оно публиковалось в центральной прессе, обсуждалось, привлекало всеобщее внимание. Произведения известных писателей издавались большими тиражами. Тексты прозы и поэзии печатались в количестве 20–50 тысяч экземпляров. Собрания сочинений выходили тиражом в 150–200 тысяч экземпляров. Популярное издание «Роман-газета», выходившее с 1927 года, имело тиражи в 1–2,5 миллиона экземпляров! И все это не залеживалось на прилавках, расходилось, было востребовано обществом.

Такого высокого положения в обществе писатель не имел ни раньше до 1930-х годов, ни позже, в постсоветское время. Нужно было все это порушить и потерять в 1990–2000-е годы, чтобы осознать масштаб и прочность заботы, которой был окружен писатель в СССР. Забыть эти достижения или проигно­рировать их – значит поступиться правдой.

Прилепин не удосужился вникнуть в тему и прошелся по ней небрежно. Но это недопустимо. Есть стенографический от­чет съезда, краткие и развернутые обзоры его содержания и значения, воспоминания писателей. Стратегия развития лите­ратуры, утвержденная на нем, действовала не менее двадцати лет, вплоть до 1954 года, когда состоялся II Всесоюзный съезд со­ветских писателей. И потом базовые положения, представлен­ные Горьким, воплощались в жизнь, корректировались, служили обществу и литературе. Поэтому легковесность в оценке этого события неуместна.

 


  1. Уязвимость позиций биографа

 

Укажем и на то, что представляется уязвимым на том пути, которым следует биограф и в той картине, которую он развертывает перед читателями. Принципиальный просчет При­лепина состоит в том, что в центр исследования он поставил отно­шение Леонова с властью, ту координату, которая наиболее ин­тересна и выигрышна для биографа и читателей. Но применительно к Леонову она составляет лишь одну из граней его раз­вития, притом не главную. Главное же – духовная жизнь художника, ее эволюция и итоговые представления, запечатленные в книгах от «Барсуков» до «Пирамиды». Внутреннее развитие писателя, его взгляды на события ХХ века, культуру и литературу остались как бы на втором плане. В результате образ художника-мыслителя, наследника русской классики оказался бледнее и скромнее самой личности писателя. Между тем именно духовная эволюция Леонова наиболее значима и актуальна для читателей XXI века.

Ведь читателя интересует творческая индивидуальность ху­дожника, то, в чем он неповторим и принципиально отличен от других современников, с которыми связан временем и общим делом (М. Горький, А. Толстой, М. Шолохов, К. Федин, А. Солже­ницын и др.). И здесь важно определить и охарактери­зовать кон­сти­туционные признаки личности Леонова, его осо­бый под­ход к современности и литературе. Сама по себе внеш­няя канва жизни писателя, тем более такого как Леонов, мало вырази­тельна. Она приобретает значимость и вызывает интерес как отражение внутренней жизни, как свиде­тельство процессов, которые совершаются в сознании и душе писателя.

Эволюция любого писателя – это акт саморазвития, поиска, смятения. Это внутренняя драма художника. Она проходила у Леонова в сомнениях, муках и противоречиях, доводила до от­чаяния от невозможности совместить высокие идеи и реальную практику, конечные цели и обесценивание человеческой жизни. Эта эволюция отражает динамику развития и то, какой ценой дается это движение.

Противоречия естественны в становлении художника. Они отражают не только его личные сомнения, но и развитие совре­менности, стремление уловить главное – пульс времени. Из этой потребности быть вровень с эпохой, страной формируется ком­промисс Леонова. Компромисс – это не только форма самовы­живания и потребность не выпасть из времени. Компромисс – это и незримый договор с властью ради права думать, обобщать и предупреждать общество о скрытых опасностях развития. Компромисс Леонова имел границы допустимого, за которые не должны были переходить ни писатель, ни опекающая его власть. И Леонов учился искусству творить и выговаривать со­кровенные мысли в границах установленных для него правил. В чем состоял этот духовный поиск? Какие прозрения вызывал в писателе? И как эти выстраданные открытия становились осно­вой его произведений, доводились до сознания читателей?

Обидно, что эта внутренняя работа художника и форма вы­ражения ее в конкретных произведениях выпали из рассмотре­ния или ограничились беглыми суждениями. А ведь это главное в творчестве Леонова: духовная биография автора и проявле­ние ее вовне. Прилепин понял и живо передал внешнюю сто­рону жизни Леонова. Но он сделал это в границах своих воз­можностей. И все, что не уложилось в них, оказалось не вос­принятым, а значит, и не отраженным в книге.

Скромно предстает и понимание природы художе­ственного мышления Леонова, раскрытие его творческой инди­видуальности. Прилепин ограничивается несколькими коорди­натами, которые берет за основу и проводит последовательно в комментариях произведений. Да, он справедливо констатирует, что основная тема писателя – интерес к человеку, его природе и перспективе развития, что мысль о богооставленности чело­века и наказание за его несовершенство – сквозная в произве­дениях Леонова. Верно и то, что писатель сознательно создавал умозрительные схемы, а затем наполнял их персонажами, разыгрывающими его замысел. В принципе, это известные в леоноведении положения; они разработаны основательно и стали хрестоматийными.

Но рядовому читателю интересно знать, кáк эти «конститу­ционные» признаки проявляются в произведениях писателя, в чéм неповторимость их наполнения. Соотношение многих коор­динат, которые сам писатель образно называл «логарифмиро­ванием прозы», рождается не схемами, а тем, как наполняется этот костяк мыслительным и образным материалом, как все пер­сонажи вовлекаются в диалог и полилог в поиске истинного взгляда на мир. Постижение этой технологии леоновской ма­неры требует скальпельного анализа всех уровней леоновского текста. И открывается эта технология на пересечении всех по­исков и правд самих персонажей.

К сожалению, этот ракурс постижения внутреннего мира произведений Леонова, его смыслов и подтекстов, названных «свечением слова», остается за пределами коммента­риев Прилепина. Безусловно, анализ биографического пути Леонова не предполагает литературоведческое исследование его творчества, но без понимания и выявления творческой био­графии писатель выглядит односторонне. Представление о том, в чéм специфика Леонова как художника, почемý он мастер и новатор русской литературы, здесь невозможно. Прилепина за­тягивает один ракурс: тяжба с властью, советским обществом, с большевиками, и этот аспект поглощает внимание биографа.

Леонид Леонов – художник-мыслитель, опирался на народ­ную мудрость и опыт русского крестьянства. Философия жизни, пронизывающая его произведения, далека от легковесного оп­тимизма. Скорее она горька, иронична. Сама манера повество­вания глубоко зашифрована и не подвластна настороженности цензоров, неистовых ревнителей революционной чистоты.

Леонову свойственно бесстрашие правды, хотя и выражен­ное в форме притчи, иносказаний, символических сцен и зна­ков. Не случайно ему близок Питер Брейгель (старший) за свои притчи, в которых он метафорически вскрывает  пороки чело­веческого рода, не щадит жадность, лень, тупую одержимость, и безразличие к другим. П. Брейгель лишен чувства сентимен­тальности. Он скорее жéсток и холоден.

Далее, культурный и духовный диапазон Леонова в книге явно сужен. Масштаб интересов писателя к европейской клас­сике можно было представить крупнее и полнее. Есть значимые наблюдения об этом в исследованиях леоноведов, в воспомина­ниях современников. Этот обширный материал использован вы­борочно, а подчас и просто проигнорирован. Без осмысления интереса Леонова к вершинам европейской куль­туры (Данте, Шекспир, Гете) и понимания того, как повлияла на него русская классика (Пушкин, Толстой, Достоевский, Чехов), художники и музыканты, мы неизбежно опрощаем внутреннюю жизнь писателя, те точки отсчета, с которых он вглядывался в мир. Сегодня специалисты уже поставили проблему связи Лео­нова с литературными тенденциями ХХ века и конкретными пи­сателями (Т. Манн, Г. Уэллс, О. Хаксли, Г. Гессе) и сделали это корректно и ответственно.

Леонов интенсивно развивался не только через реальный опыт ХХ века, но и через мировой опыт культуры. Приобщение к ее вехам (от мифологии до современности) позволяло выводить уроки исторического пути цивилизации. И здесь важно понять избирательность Леонова, его предпочтения и выбор спутников жизни. Его творческий диалог в культуре, пересечение «малого времени» (ХХ век) и «большого времени» (история человече­ства) формировали тот взгляд сверху, который хорошо известен специалистам.

То, что Леонов неоднократно переделывал свои вещи, пе­реписывал финалы, ужесточал отношение к героям и развенчи­вал их «кинжальным» выпадом – неоднозначный, а подчас и не лучший факт его творческой биографии. Эти пере­делки оказывались сомнительными по художественному резуль­тату и недальновидными по этическим соображениям. Но это было право художника, и только он отвечает за его использова­ние. Здесь важно понять, почему автор шел на это. И как его обоснования опровергали сами произведения, как эти вычи­щенные финалы отторгались содержанием текста, слож­ностью авторской позиции. Воля умудренного автора вступала в противоречие с самостоятельной жизнью произведений, а экстраполяция позднего мышления на ранние вещи оказывалась неорганичной, а подчас и чужеродной. Так произошло с по­следним эпилогом романа «Вор», с избыточными вставками в повесть «Evgenia Ivanovna» и отчасти с конечной правкой ро­мана «Пирамида». Но в этом вторжении в текст написанных ра­нее произведений проявлялась личность автора, его желание довести до логического конца то, что ранее представлено в бо­лее скрытом и незавершенном виде.

Комментарий романа «Вор» у Прилепина оказался скромен, если не сказать беден. Этот ключевой роман сопровождал писа­теля всю жизнь. Он стал его спутником, предметом постоянных размышлений и обобщений. Роман имеет три редакции, и не случайно в итоговом варианте указаны пять этапов работы над ним (1927, 1959, 1982, 1990, 1993).

Можно спорить о том, чужероден ли новый эпилог роману, или он органичен, или на крайний случай допустим. Но так ре­шительно снять саму проблему, как это делает З. Прилепин, от­бросив точки зрения и леоноведа и А. Солженицына – опро­мет­чиво. Вопрос стоит о концепции романа, а не о биографиче­ских деталях и решать его должны специалисты.

За гранью обзора осталась литературная критика и публи­цистика, включающая крупные доклады и статьи о классиках русской прозы ХIХ–ХХ веков (Чехов, Толстой, Достоевский, Горький), публичные раздумья о литературе и глобальных во­просах современности. В них Леонов получал возможность от­крыто обратиться к миллионам сограждан и высказать свои тре­воги, поделиться сокровенными признаниями. Эти выступления становились событиями общественной жизни, вызывали интерес специалистов, рождали споры и дискуссии. Многие выступления писателя и сегодня звучат как предостережения, призванные уберечь современников от скоропалительных решений и про­стодушного упования на «авось»: «...мы живем в эпоху, когда нельзя ошибаться, … расплата за ошибки происходит в го­раздо меньший срок, чем можно отбежать в сторонку»3.

А ведь эти призывы к здравому смыслу и ответственному мышлению звучали более чем 50 лет назад. Вспомним, что Лео­нов говорит о «болезнях литературной молодости» (Х, 363) и отсутствии лекарств от них: «... не доверяйте похвале, воспри­нимайте ее иронически–дружески» (Х, 362) и еще: «...пользоваться в своей литературной практике и поведении гениальным пушкинским законом «ты сам свой высший суд» я рекомендую только при условии все той же беспощад­ной требовательности к себе и жестокой работы, ко­торая, на мой взгляд, всегда отличала истинный талант. В ка­кой-то моей пьесе герой говорит: «Будь жесток к себе, если не хочешь, чтобы другие были к тебе жестоки» (Х, 636).

Сокровенные признания мастера могут составить целый свод профессиональных и нравственных правил.

Книга Прилепина уступает аналогичным книгам ЖЗЛ А. Варламова тем, что ее автор не является литературоведом, исследователем Леонова, а только его биографом. Литературо­ведческий подход ему не свойствен и не является целью жизне­описания. В этом плане комментарии произведений Леонова – не самая сильная сторона труда Прилепина. Часть из них доста­точно компактна и верна, часть тороплива и поверхностна, а некоторые интерпретации вызывают улыбку.

Прилепин честно и критично представляет произведения Леонова, не скрывает просчеты писателя и отступления от соб­ственных принципов. Так, в разговоре о «Русском лесе» он ука­зывает на идеализированность картины предвоенной поры, на «ощущение лака», полупоклонов советской власти. Но к чести биографа он стремится понять мотивы компромисса Леонова, его желание «заговорить» цензуру и выиграть в главном: защи­тить русский лес от разграбления. Эта задача была выполнена, внимание к проблеме привлечено. Но цена этого итога оказа­лась высокой и для самого автора.

Прилепину удалось передать горечь Леонова, периоды от­чаяния, душевного шока, готовность даже бросить сочинитель­ство в 1950-е годы. Обстоятельно и подробно представлено унизительное обсуждение «Русского леса», потрясение после доклада Н. С. Хрущева «О культе личности и его последствиях». Творческие способности биографа позволяют зримо и психоло­гически точно передать перепады состояния Леонова и его по­ложения: от отчаяния в 1956–1957 годах, к общественному при­знанию в 1970-х и к разочарованию в 1990-е годы.

Желание увидеть влияние Леонова на конкретных художни­ков понятно и похвально. Но оно приводится на уровне отдель­ных, часто внешних аналогий сюжетных линий, мотивов с раз­нородными писателями или деятелями искусств: Н. Михалков, братья Стругацкие, Ч. Айтматов. И даже ассоциации с более близкими по теме (В. Астафьев, В. Чивилихин и др.) не выглядят убедительными, потому что сопоставляются очень разные писа­тели. Леонов – наследник философско-психологического направления литературы. В. Астафьев – сторонник исповедаль­ной лирической прозы, склонной к публицистичности и при­страстности. Беглые ассоциации Прилепина не воспринимаются как убедительные: скорее, наоборот, вызывают отторжение по­верхностностью и механистичностью. Они игнорируют индиви­дуальность каждого из приведенных художников, в том числе и Леонова.

Частные совпадения, которые Прилепин фиксирует у Лео­нова, с одной стороны, и П. Проскурина, В. Распутина, Ю. Бондарева и А. Солженицына – с другой, сами по себе инте­ресны и выразительны. Но они остаются на уровне внешних связей. Слишком различны эти писатели. В результате снижа­ется сам уровень разговора о влиянии Леонова на современ­ность; он приобретает оттенок школярства.

К сожалению, Прилепин не избежал соблазна модного се­годня, но малопродуктивного поиска в художественных текстах реальных исторических прототипов и аналогий. Сама природа художественного мышления Леонова, его взгляд «сверху» не допускали прямых соотнесений с современ­ными прототипами. Даже в романе «Пирамида», где действует Хозяин Кремля и дважды упоминается имя Сталина, образ во­ждя – это хорошо продуманная мистификация. Она позволяла автору не только реконструировать логику внутреннего поведе­ния вождя, но и выразить свои еретические мысли, представить, чéм обернется для России крах социалистической доктрины. Леонов как бы напоминает нам, что литература – театр и все мы в нем актеры. А на подмостках этого театра автор разыгрывает спектакли – исследования, исповеди, диалоги и прозрения од­новременно.

 

  1. Противоречия поведения

 

После выхода книги «Леонид Леонов: игра его была огромна»  Прилепин через 2 года выпустил ее с новым названием «Подельник эпохи: Леонид Леонов» (Издательство «Астрель»). При этом первая часть названия отпечатана круп­ными буквами, а вторая – мельче и в самом низу. Новое назва­ние обескураживает своей небрежностью.

В словарях русского языка понятие «подельник» связано с жаргонным обозначением воровской среды. Так, Большой толковый словарь русского языка4 дает следующее толкова­ние:

Подельник, -а; м. Жарг. Тот, кто был под следствием, был осужден по одному делу с кем-л. другим; соучастник в деле (уголовном, разбойном и т.п.). Разделить вину с подельником. Подельники главаря банды.

Википедия (многоязычный открытый словарь https://ru.wiktionary.org/) отмечает:

Подельник

жарг. тот, кто пpоходит по одному уголовному делу с кем-либо || Мучили так, что Якубович и его подельник Абрам Гин­збург в отчаянии вскрыли себе вены. А. И. Солженицын, «Архи­пелаг ГУЛаг», 1958–1973 г. (цитата из Национального корпуса русского языка, см. Список литературы).

разг. то же, что компаньон || Но жизнь несправедлива, и в один прекрасный день нефтяных подельников одолевает жад­ность. И. А. Бродский, «Коллекционный экземпляр», 1991 г. (ци­тата из Национального корпуса русского языка, см. Список ли­тературы).

Что побудило Прилепина назвать классика  «подельником» и пойти на этот неприглядный шаг? Желание угодить своим бо­лее успешным собратьям по перу, показать, что он остается ве­рен им, хотя и совершил некую «загогулину», обратившись к Леонову? Этакий жест покаяния блудного сына. Или намерение привлечь новых покупателей своей книги фривольным обраще­нием с мэтром по принципу «Знай наших!» Впрочем, это можно понять и как неустойчивость биографа, нетвердость его пози­ции: сегодня он скажет одно, а завтра, выдержав паузу, изме­нит свое отношение?

А, может быть, это – элементарная небрежность, лихость биографа по отношению к собственному труду? Что бы это ни было, это – сбой тональности, это падение с высоты, на которую личность Леонова «приподняла» Прилепина.

В названии первого издания акцент сделан на оправдании классика перед нынешним поколением читателей: Леонов крупно играл с властью и выше, рисковал жизнью. В названии второго («Подельник эпохи») акцент смещен на причастность классика ко всему неприглядному, что происходило в советское время. Но эта позиция биографа противоречит содержанию книги и изначально дискредитирует писателя.

Леонов жил, как и все его современники, по законам своего времени. Он был частью советской эпохи, ее свершений, оши­бок, трагической судьбы. И не мог выпасть из своего времени. «Из истории можно уйти только в могилу», – замечал писа­тель. И эту его неразделенность со временем и судьбой народа необходимо не только принять, но и глубоко понять.

ХХ век – это не воровской шалман и не бандитские раз­борки. Там иная жизнь, другой понятийный ряд и величайшие испытания от начала и до конца.  В советское время правитель­ство не состояло из миллиардеров, а их дети не занимали самые доходные места в банках и корпорациях. И тогда за непрофес­сионализм и предательство высшие чиновники расплачивались не экономическими амнистиями, а собственной жизнью. По­этому переносить нравы «великой криминальной революции» (Ст. Говорухин) на советскую эпоху недопустимо. И говорить об этом времени нужно предельно взвешенно и ответственно.

Прилепин – по нынешним меркам еще молодой, растущий прозаик. Ему предстоит пройти школу творческой зрелости и осознать, что сказанное им слово – это паспорт писателя и гражданина. И здесь важно не поддаться искушению легкой славы, не довериться коварному шепоту покровителей, перебо­роть собственную легкомысленность. За все приходится пла­тить. А в данном случае и своей репутацией.

У Прилепина есть склонность к эпатажу, авантюрности, рискованным шагам. Если это издержки молодости – это еще можно понять. Но если за этим стоит обольщение легким успе­хом, деньгами, мельканием на страницах газет – это разруши­тельно. Печать легковесности и инфантильности допустима лишь в определенном возрасте. А дальше нужно зреть и брать ответ­ственность за себя и те способности, которые дарованы свыше. И тут кончается игра и начинается бремя, тяжкое и неумолимое. Неотвратное и пожирающее. Но, одновременно, – окрыляющее самим приобщением к высокому. Важно не пропустить этот мо­мент и не заиграться с самим собой.

Подведем итоги сказанному. Прилепин написал честную и своевременную книгу – био­графию Леонова. Он восстановил историческую справедливость по отношению к одному из крупных мастеров русской литера­туры ХХ века, привлек к нему внимание, дал свою версию судьбы художника. Сделано это на том уровне сознания и про­никновения в личность писателя, который доступен молодому писателю. Недостаток исторического подхода и знания эпохи обусловили облегченность понимания и интерпретацию самого времени, тогó, что происходило в мировоззрении и творческом становлении Леонова. Вне поля зрения осталась драма личного развития писателя, его внутренние противоречия и вытекающий отсюда компромисс автора с временем, властью. Этот компро­мисс определил сильные и слабые стороны развития, жизнен­ной позиции и судьбы писателя.

Роман «Пирамида» как средоточие противоречий автора, неразрешенности их (а подчас и невозможности разрешить) в философском и творческом плане ждет более глубокого ана­лиза и проникновения в драматизм заключительного этапа художника.

Книга Прилепина необходима нынешнему поколению чита­телей. Она полезна всем, кто хочет получить объективное пред­ставление о том, в каких условиях работали писатели ХХ века и как складывались их судьбы. Но эта книга нуждается в обога­щении и совершенствовании картины литературной жизни, в более вдумчивом проникновении во внутренний мир писателя, в его творческие искания и поведение. Прилепин сделал все, что мог на сегодняшнем уровне своего развития и понимания лите­ратурного процесса прошлого века. Будем надеяться, что соб­ственный рост и обретение зрелости помогут ему открыть новые грани прошлой эпохи, подвигнут к более глубокому постижению личности и творчества Леонида Максимовича Леонова.

 

Примечания

  1. Прилепин Захар. Леонид Леонов: «Игра его была огромна». М., 2010. Далее ссылки на это издание даются в скобках с указанием страницы арабскими цифрами.
  2. См. : Михайлов О. Мироздание по Леониду Леонову. Личность и творчество. М., 1987. С. 102–103.
  3. Леонов Леонид. Собр. соч. : в 10 т. Т. 10. М., 1984. С. 356. Далее ссылки на это издание даны в тексте в скобках, с указанием тома римской цифрой и страницы – арабской.
  4. Большой толковый словарь русского языка / гл. ред. С.А. Кузнецов. Первое издание. СПб., 1998.

Из архива: октябрь 2010г.

 

Читайте нас: