Фарит Вахитов. Ошибка генерала Ласкина

Генерал-лейтенант И. А. Ласкин хорошо известен по истории Великой Отечественной войны. Он особо отличился в финальной части Сталинградской битвы как удачливый парламентёр при пленении фельдмаршала фон Паулюса и при принятии капитуляции окруженной нашими группировки гитлеровских войск.

Мы не можем обойти фигуру Ивана Андреевича Ласкина не только потому, что восхищаемся его смелостью и решимостью при проникновении в штаб Паулюса, но и потому, что Ласкин – наш земляк, родом из Башкортостана. Однако мы мало что знали о последующих периодах его биографии: жил в Минске, умер в 1988 году и похоронен там же.

До последнего времени подробности биографии знатного генерала оставались в тени. Он как бы затерялся в самый разгар войны. Его имя отсутствует в многотомной Советской военной энциклопедии, в объёмном томе «Сталинградская битва» его тоже нет.

В своё время мы, группа журналистов, активно работали по установлению имён генералов и адмиралов, родившихся в Башкортостане. В единственной книге «Генералы Башкортостана» очерк об И. А. Ласкине, конечно, имеется. Но в нем говорится лишь то, что в послевоенное время генерал часто посещает город-герой Волгоград, непременно поднимается на Мамаев курган, к памятнику-ансамблю; надолго останавливается у одной из 84-х гранитных плит, под которой покоится урна с прахом его легендарного командарма, генерал-полковника Михаила Степановича Шумилова. Много других мест посещал седой генерал и отдавал долг благодарной памяти…

…И. А. Ласкин на фронте с первого дня войны. В октябре 1941-го он назначается сначала начальником штаба, затем командиром 172-й стрелковой дивизии Крымского фронта, участвовавшей в обороне Севастополя. Получил два ранения, награждён орденом Красного Знамени, медалью «За оборону Севастополя», представлен ко второму ордену Ленина. В течение августа 1942 года занимал должности заместителя начальника штаба Юго-Восточного фронта, а затем начальника штаба 64-й армии, входившей поочередно в состав Сталинградского, Донского, Воронежского фронтов. Любой мало-мальски понимающий особенности армейской службы скажет: «Головокружительный рост!» Но самое главное было ещё впереди.

…В сопровождении небольшой группы (командир 38-й мотострелковой бригады И. Д. Бурмаков, его заместитель по политчасти Л. А. Винокур, начальник оперативного отдела 64-й армии Г. С. Лукин, начальник разведотдела армии И. М. Рыжов, заместитель генерала Ласкина по политчасти Б. И. Мутовин, несколько молодых офицеров) прибыли в Центральный универмаг Сталинграда, но в подвале были остановлены немецкой вооружённой охраной. «Я – генерал Красной армии!» – громко произнёс Ласкин и оттолкнул двух автоматчиков, преградивших им путь. Те расступились.

«И вот мы в большой полуподвальной комнате, – вспоминал Иван Андреевич спустя годы. – У стола лицом к выходу сидели и стояли несколько немцев. На плечах некоторых виднелись генеральские погоны. Между ними шёл оживлённый разговор… Всмотревшись в глубину комнаты, мы увидели 15 гитлеровских солдат, сидевших на полу вдоль стен с телеграфными аппаратами… Я подошёл поближе к столу и подал команду:

– Встать, руки вверх!

Находившиеся у стола офицеры встали и застыли. Но руки подняли лишь некоторые… Я вторично скомандовал, но уже в более резкой форме… Все быстро вскочили с мест, замерли, подняв руки.

– Вы все пленены. Я генерал-майор Ласкин, официальный ответственный представитель советского командования, уполномочен принять капитуляцию немецких войск.

Стоявший за столом генерал щёлкнул каблуками, приложил руку к козырьку и представился:

– Я – генерал Шмидт.

Поочерёдно отрекомендовались другие офицеры и генералы, стоявшие у стола.

Затем генерал Шмидт сказал:

– Ваше имя нам известно, поэтому мы можем приступить к переговорам…

Шмидт сообщил, что оружие большинством офицеров штаба уже сдано по требованию советских офицеров, прибывших ранее.

Далее Иван Андреевич Ласкин повествует, что вести переговоры пытался генерал Росске, командующий южной группой немецких войск. Будто по поручению Паулюса Росске и Шмидт в один голос заявляли, что встреча с Паулюсом невозможна, хотя тот находится в соседней комнате…

«Я вошёл в комнату, – продолжает Ласкин, – Паулюс повернулся к двери и, увидев меня, остановился. За мной в комнату вошли полковники Лукин и Бурмаков, подполковники Мутовин, Винокур, переводчик и генерал Шмидт. Пятидесятитрёхлетний фельдмаршал Паулюс был выше среднего роста, худощавый, пожалуй, излишне прямой, подтянутый, выхоленный. Сейчас его лицо было бледно. Он смотрел на нас усталыми глазами. Я назвал себя и назвал его пленным. Паулюс подошёл ко мне и, высоко подняв вверх правую руку, на скверном русском языке произнёс: “Фельдмаршал немецкой армии Паулюс сдаётся Красной армии в плен…”».

Подвиг нашего земляка Ласкина стал известен всему миру. От имени президента США в знак признания исключительного героизма и храбрости, проявленных на советско-германском фронте, ему вручили крест «За боевые заслуги».

А потом – новые ступени роста. В мае-ноябре 1943 года он – начальник штаба Северо-Кавказского фронта. За успешные бои на Кавказе награждён орденом Кутузова I степени. 9 октября 1943 года ему присваивается звание генерал-лейтенанта. В связи с расформированием фронта Ласкин назначается на должность начальника штаба Отдельной Приморской армии и 24 ноября 1943 года отбывает в распоряжение Главного управления кадров.

Но следует рассказать более подробно о боевом пути нашего земляка. В историко-краеведческом музее г. Белебея в ряду особо выдающихся героев этого края достойное место отведено рассказу об Иване Андреевиче Ласкине. Хранятся его портреты, книги, личные вещи, письма.

Иван Ласкин родился 14 ноября 1901 года в деревне Васильевка Белебеевского района. В сентябре 1919 года добровольно вступил в Красную армию. В 1920-м был на Пермских пехотных командных курсах. В 1934-м окончил Военную академию имени М. В. Фрунзе. Далее – начальник оперативного отдела 48-й стрелковой дивизии, начальник штаба, затем командир 132-го Донецкого стрелкового полка той же дивизии Киевского военного округа (КВО), с августа 1937-го – офицер для особых поручений при военном совете КВО, а с апреля 1938-го – на аналогичной должности при заместителе наркома обороны СССР. С декабря 1938-го – начальник штаба 85-й стрелковой дивизии Уральского военного округа, с декабря 1939-го – 151-й стрелковой дивизии Одесского военного округа, С мая 1940-го – начальник штаба Сивашской мотострелковой дивизии ОдВО, с которой вступил в Великую Отечественную войну на Южном фронте.

Биография военного периода Ласкина во многом похожа на биографии других советских генералов, испытавших горечь поражений первых лет войны, побывавших и в окружении, и в тюрьмах, и в лагерях. Но следственное дело Ласкина даёт нам основание говорить о нём без догадок, домыслов, предположений. Этот источник даёт нам достаточно материала для того, чтобы мы могли говорить о нём в полный голос.

…В августе 1941-го офицеры 15-й Сивашской мотострелковой дивизии – командир 14-го танкового полка И. А. Фирсов, комиссар Т. Ф. Конобевцев и начальник штаба И. А. Ласкин – попали в окружение. Пытались выйти к линии фронта, но немцы их задержали. Ласкин и Конобевцев вскоре сумели сбежать. 8 сентября 1941 года они перешли линию фронта. Патруль 14-й кавалерийской дивизии доставил их в особый отдел. В процессе опроса Ласкин и Конобевцев скрыли, что побывали у немцев. После недолгой проверки их отпустили, и они отбыли для дальнейшего прохождения службы. Но, вспомним, был и третий – Фирсов. Спустя год, 17 сентября 1943 года, он с группой партизан, которыми командовал некто Федоренко, оказался в расположении наступавшей 340-й Сумской стрелковой дивизии. В особом отделе поинтересовались, что за люди к ним попали. Опросили Фирсова. Он назвался командиром всего партизанского отряда. Партизаны это отрицали. 5 октября 1943 года Фирсова арестовали. При проверке выяснилось, что Фирсов, будучи в плену, добровольно согласился работать на немцев в карательных органах военно-полевой полиции и лично со своим отрядом участвовал в экспедициях против партизан, в поджогах деревень и расстрелах мирных советских граждан. Однако, почувствовав, что положение на фронтах меняется, стал опасаться за свою судьбу. Короче, решил присоединиться к партизанам. Свою «лояльность» доказал тем, что участвовал в нескольких боях против немцев.

На допросе он рассказал о том, как 15 октября 1941 года в деревне Подорожное Кировоградской области немцы задержали его, Ласкина и Конобевцева. Сообщил, что этих двоих вскоре отпустили, а его, Фирсова, только после того, как добровольно согласился работать на немцев.

Родилось прямое подозрение. Раз Ласкина и Конобевцева отпустили так легко, то вполне может быть, что на условиях работать на немцев.

В Главном управлении «Смерш» подняли материалы опроса Ласкина и Конобевцева в октябре 1941 года. И обратили внимание на то, что они не сказали ни слова о том, что побывали в немецком плену.

23 ноября 1943 года Конобевцева арестовали. На допросе он сознался, что действительно был задержан немцами, и на допросе, который состоялся 26 ноября 1943 года, показал: «Я попытался скрыть факт ареста меня немцами на оккупированной территории. Хотя мне и тяжело, но должен признать, скрыл это в силу договорённости с бывшим начальником штаба 15-й Сивашской мотострелковой дивизии полковником Ласкиным, который вместе со мной находился в окружении войск противника и арестовывался немцами… Я действительно в моих объяснениях о выходе из окружения не указал бывшего командира 14-го танкового полка 15-й Сивашской мотострелковой дивизии полковника Фирсова. Однако я это делал не столько в интересах Фирсова, сколько в своих собственных. Фирсова я не назвал преднамеренно, потому что он являлся свидетелем нашего ареста немцами».

24 ноября 1943 года Ласкина вызывают в Главное управление кадров и извещают о его назначении на должность начальника штаба 4-го Украинского фронта. Похоже на правду, но сомнение в том, что Ласкина не отправляют на новое место службы, а рекомендуют… отдохнуть. И снабжают путёвкой в подмосковный санаторий «Архангельское». Но отдых остаётся неосуществлённой мечтой. Ласкина берут под ружьё и увозят куда следует. Состоялось это 18 декабря 1943 года. Обвинение в преступлениях, предусмотренных статьёй 58-1, п. «б» УК РСФСР…

Начались жуткие дни и ночи. Пережить побои, унижения одного дня представить себе трудно, а генерал Ласкин стойко переносил их день за днём. Понять, что такое внутренняя тюрьма НКВД, нам, простым непосвящённым, невозможно, а он провёл там годы жизни. Вернее, был оторван от жизни.

На допросе 23 декабря 1943 года он заявил, что о пребывании в окружении противника он изложил в объяснении, которое находится в Управлении кадров Красной армии. Но процесс следствия тем и сложен, что подследственного целенаправленно запутывают, шантажируют и вытягивают из него искомое. Нет, Ласкин не стал изворачиваться. Признал также, что до допросов в Особом отделе НКВД 14-й кавалерийской дивизии он и Конобевцев договорились не рассказывать о том, что находились у немцев под арестом, чтобы не вызывать подозрений.

Легенда, сочинённая с Конобевцевым, была вполне правдоподобной. «…Я, Конобевцев и Фирсов переоделись в гражданское платье и, уничтожив свои документы, условились, что в случае задержания немцами будем выдавать себя за бывших заключённых Уманской тюрьмы, якобы освобождённых германскими войсками. Согласно этой договоренности, я назвался бухгалтером Макаровым, якобы арестованным органами советской власти за присвоение государственных денег. Конобевцев тоже назвал вымышленную фамилию. Сказал, что в Уманской тюрьме оказался за избиение должностного лица. Фирсов же назвал свою фамилию и признался, что является командиром Советской армии…»

Обвинение строилось на показаниях Фирсова. Что предатель, видно по всем показаниям. Раз так, то на Ласкина и Конобевцева тоже падает подозрение. Не может быть, чтоб не заодно.

У Ласкина добиваются признания (Фирсов признался!) в том, что сотрудничал с немцами. Но получают категорический отказ. «Мне понятно, что следствие имеет полное основание подозревать меня в преступных связях с немецкой разведкой, тем более свой арест на оккупированной территории я скрыл для того, чтоб не вызывать к себе подозрительного отношения и избежать проверки моей личности по линии Особого отдела НКВД. Несмотря на это, прошу мне поверить, что шпионажем я никогда не занимался и никаких связей с немецкой разведкой у меня не было».

Но предатель Фирсов не оставлял Ласкина в покое. На очной ставке он заявил: «Я удивляюсь, почему Ласкин не говорит о своих преступных связях с немцами».

Но Ласкин на каждое подобное обвинение неизменно отвечал: «Прошу мне поверить, что я не шпион и не предатель и никаких преступных связей с немцами не имел».

Однако следователи на слово не верят. Разве что в случае признания своей вины. А тут Ласкин стоит на своём: «Не имел». И подлый Фирсов не мог привести ничего в оправдание своего заявления по Ласкину.

Вот тут и начинается жуть внутренней тюрьмы: раз нужно добыть факты, признание, то в силу вступают методы принудительного выколачивания этих самых «фактов».

Но Иван Андреевич держался стойко. Знал: чтоб облегчить телесные побои, можно оболгать самого себя. Но не шёл на это. Не стал оговаривать себя. Следствие затянулось до 1952 года. Он упорно боролся за свою правоту. Не раз объявлял голодовку. Дважды попадал в карцер. Из внутренней тюрьмы был перемещён в Лефортовскую, затем в Сухановскую тюрьму. Его содержали в невыносимых условиях: лишили связи с внешним миром, он не знал, где находится и что с его семьей, не получал передач. Давала о себе знать фронтовая контузия: сильно болели ноги, здоровье подорвалось, но в медицинской помощи было отказано вообще. Просьбы об усилении питания тоже оставались без внимания.

Но он не сдается, пишет заявления в высшие инстанции: на имя Л. П. Берии, М. И. Калинина, Г. М. Маленкова, В. С. Абакумова, Н. Н. Селивановского, неоднократно писал даже на имя И. В. Сталина, жалуясь на бездействие (наступали перерывы в допросах с избиениями) следователей. Просил очных ставок со свидетелями, проходившими по его делу. Показания допрошенных свидетелей подтверждали данные об аресте Ласкина немцами, а также о его переходе через линию фронта. Но никто не дал показаний о его сотрудничестве с германской разведкой.

Но тут всё же возникал один каверзный вопрос: как он уничтожил свой партийный билет? В первом случае ответил, что порвал. Однако ответ вызвал немало кривотолков. Нужно было показание выправить, а Иван Андреевич настойчиво повторял: «Закопал в землю». После многократных заявлений следователи вопрос о партбилете оставили.

Наконец 12 марта 1952 года было сформулировано новое обвинение (прежнее, о сотрудничестве с немцами, отпало за неимением оснований), оно звучало так: «Он, будучи, в 1941 году в окружении немецко-фашистских захватчиков, нарушил служебный долг и воинскую присягу, уничтожив партбилет, бросив оружие, сняв форму командира Советской армии и, переодевшись в гражданское платье, следуя на территории, занятой немцами, был арестован и допрошен немецким командованием, о чём скрывал от органов советской власти в течение длительного времени». По мнению следователей, в действиях Ласкина содержались признаки преступления, предусмотренного статьёй 193-17 п. «б» УК РСФСР. И потому меру наказания должна была выбирать Военная коллегия Верховного суда СССР.

Получив такое обвинение, Ласкин дважды обращался в Военную коллегию с просьбой простить его ошибку и реабилитировать.

29 мая 1952 года Военная коллегия Верховного суда СССР на подготовительном заседании вынесла следующее определение: состав преступления должен быть переквалифицирован на п. «а» статьи 193-17 УК РСФСР. По этой формулировке уже не грозила высшая мера.

После долгой и мучительной волокиты с допросами Военная коллегия не стала далее затягивать процесс. 5 июня 1952 года на закрытом судебном заседании Военной коллегии Ласкин заявил: «Предъявленное обвинение мне понятно, виновным себя ни в чём не признаю, за исключением только того, что я после выхода из окружения скрыл факт задержания и допроса меня немцами».

Военная коллегия не приняла окончательного решения, сочла, что доказательств вины Ласкина недостаточно, дело было направлено на доследствие в Главную военную прокуратуру. В ходе доследования в течение июля-августа наконец были допрошены бывшие сослуживцы Ласкина. К его удовлетворению, большинство из них дали ему положительную характеристику. В частности, полковник С. П. Семёнов заявил: «Каких-либо отрицательных явлений со стороны Ласкина не наблюдал… В период пребывания с ним в окружении он вёл себя как подобает командиру Красной армии, каких-либо неправильных действий он не проявлял и высказываний отрицательного характера не допускал… Лично Ласкин при подготовке атаки прорыва и во время самой атаки руководил войсками хорошо. Надо прямо сказать, что своим личным примером при атаке на немецкую батарею Ласкин спас тяжёлое положение… Ласкин в нашем корпусе считался хорошим офицером, грамотным, волевым. И даже предполагать о каких-либо его грязных намерениях в период пребывания в немецком окружении я не мог…»

Полковник С. С. Покровский также характеризовал его положительно: «Мне никогда за время совместной работы с Ласкиным не приходилось наблюдать за ним каких-либо порочащих его действий, как на работе, так и в личном поведении… При личном контакте с Ласкиным за ним ничего отрицательного я не замечал… Мне не известен ни один случай, чтобы командующим фронтом отменялись бы распоряжения или директивы, разработанные и отданные от имени командующего фронтом начальником штаба Ласкиным».

Положительно отзывались о Ласкине также подполковник С. И. Родионов, полковник Е. В. Ханчин, генерал-майор Н. М. Трусов.

Но были высказывания несколько иного характера. Так, генерал-лейтенант Ю. В. Новосельский заявил, что Ласкин растерялся и струсил после открытия немцами сильного пулемётного и миномётного огня. Однако позже, уже на очной ставке с Иваном Андреевичем, поправился, сказав: «В отношении Ласкина должен сказать, что это был хороший начальник штаба дивизии, знающий своё дело».

Был допрошен и генерал-полковник М. С. Шумилин, который характеризовал Ласкина как человека строго официального, хотя и несколько замкнутого. «С его приездом организация связи, управления войсками не нарушалась. Он нормально поддерживал эти свои обязанности, но инициативы своей не проявлял… Частные приказания Ласкина по вопросам текущим были правильны и мною не отменялись».

Помимо показания свидетелей к делу приобщили две боевые характеристики на Ласкина. Первая была от 20 июля 1942 года, когда Ласкин занимал должность командира 172-й стрелковой дивизии, подписана командующим Приморской армией генерал-майором И. Д. Петровым, вторая – от 12 января 1943 года, когда Ласкин возглавлял штаб 64-й армии, и подписана М. С. Шумиловым. В характеристиках отмечалось, что Ласкин – грамотный, вдумчивый и решительный командир.

Исходя из вышеприведённого, можно было предположить, что всё складывается по справедливости: свидетели, коих Иван Андреевич добивался много лет, вызваны и прибыли, тем более дали положительные показания. Но момент истины всё оттягивался.

28 и 30 августа 1952 года Ласкин вновь обратился с заявлениями в Военную коллегию Верховного суда СССР, излагая доводы в своё оправдание и прося о снисхождении за его проступки.

2 сентября 1952 года состоялось второе закрытое заседание Военной коллегии Верховного суда СССР. Ласкин настойчиво добивался своего оправдания. Главное, он заявил: «Кроме того, что я скрыл от органов советской власти факт ареста меня немцами при выходе из окружения, виновным себя не считаю и ни в чём не признаю».

Дело близилось к завершению. Ласкину дали последнее слово, в котором он сказал:

«Сокрытие ареста – это ошибка. Прошу понять, что это моя ошибка, а не преступление. Я не преследовал никакой преступной цели, скрывая свой арест. Ошибка это большая, но не преступление. Допустив эту ошибку, я честно воевал. Никогда в бою я не терялся. После выхода из окружения я был назначен начальником штаба дивизии. А через десять дней я уже был назначен командиром дивизии… Восемь месяцев я командовал дивизией, а затем сектором под Севастополем. Эти восемь месяцев были периодом непрерывных боёв. Я действовал на Ялтинском направлении. Когда создалось трудное положение (противник выходил к северной бухте), генерал Петров приказал мне своей дивизией восстановить положение. И из дивизии мне было разрешено взять на операцию только два полка. Несмотря на это, успех немцев действиями моей дивизии был ликвидирован. И Севастополь сражался ещё 6 месяцев.

После Севастополя я 6 месяцев участвовал в боях под Сталинградом, начиная с дальних подступов, кончая пленением Паулюса. Затем участвовал в боях под Белгородом и оттуда был назначен на должность начальника штаба фронта. Я участвовал в организации десантной операции у Керчи, в освобождении Кубани. Мне дважды было присвоено генеральское звание. Меня дважды наградили орденом “Красное Знамя”, орденом Кутузова I степени, орденом США “Боевой крест”, которыми в то время награждали лучших командиров».

«Никогда я не терялся, не трусил», – этими словами он начисто отметал безосновательные показания вышеприведённых свидетелей. И продолжил:

«Я считаю, я заслужил того, чтобы пользоваться всеми плодами нашей Победы. Я могу ещё и хочу работать. Я буду честно работать на любом поприще.

Я думаю, что суд меня простит, о чём я очень прошу. Сокрытие факта ареста – это не преступление, это моя ошибка, и никто от этого не пострадал, кроме меня».

Казалось бы, справедливость восторжествовала. Как же иначе. Исстрадавшийся Иван Андреевич Ласкин уже примеривал себя к свободе, к встрече прежде всего с семьёй. Но – увы. Военная коллегия приговорила его к 10 годам лишения свободы, хотя и без поражения в правах. Заодно он был лишён воинского звания «генерал-лейтенант». Не зря же исстари говорилось: «Где суд, там неправда». Пусть он говорил правду, и только правду, но решение суда было неправым.

Срок наказания ему исчислялся с 18 декабря 1943 года. Но был в силе Указ Президиума Верховного Совета СССР «Об амнистии в связи с Победой над фашистской Германией» от 7 июля 1945 года. В силу статьи 2 этого Указа Ласкин получил половинный срок наказания и 3 сентября 1952 года был освобождён из-под стражи.

Да, на долгожданной свободе. Не теряя ни дня, Иван Андреевич уехал в Грузию, к семье.

Как реализовать свободу, если за спиной 9 лет тюрем, тысячи дней унижений, страха, неотступно преследующих болезней? Если тебя не принимают на работу? И в семье не всё ладно: многие вещи, изъятые давным-давно, пропали бесследно.

Без работы. Без средств к существованию.

Нет, он не отчаялся. По истечении пяти месяцев он обратился с заявлением к Л. П. Берии. Описал всё подробно заполнившую ученическую тетрадь. Письмо попало к адресату лишь через месяц – 18 февраля 1953 года, от него – к заместителю министра государственной безопасности С. А. Гоглидзе, который положил резолюцию «на рассмотрение». Однако Иван Андреевич ответа не получил. Набравшись смелости, он снова обратился к Берии. Теперь оба заявления легли на стол первого заместителя министра государственной безопасности С. И. Огольцова. Спасибо, он твёрдой рукой смог вывести резолюцию: «Помочь с устройством на работу».

Помогли. Иван Андреевич начал работать… на обувной фабрике. Не будем гадать кем. Дважды генерал, как он мог выполнять распоряжения и задания какого-то начальничка.

Но нельзя сказать, что о нём забыли. Понятно, не та персона. Имя известно всему миру. Оставлять Ласкина в тени, в подвешенном состоянии – это же сенсационный материал для буржуазной прессы. В порядке надзора на рассмотрение пленума Верховного суда был направлен протест по делу генерала И. А. Ласкина. Документ, заслуживающий внимания:

«В своих показаниях и заявлениях Ласкин утверждает, что он выходил из окружения с группой командиров, среди которых находились его непосредственные и прямые начальники, в частности командир корпуса Новосельский, комиссар корпуса Семёнов, комиссар дивизии Конобевцев, которыми было принято решение переодеться в гражданскую одежду, спрятать оружие и документы.

Ласкин не отрицает, что скрыл факт задержания и допроса его немцами, но объясняет это желанием избежать каких-либо излишних подозрений со стороны соответствующих органов советской власти.

Допрошенные по делу основные свидетели хотя и дали показания, несколько отличающиеся от показаний Ласкина, но подтвердили наличие сложности обстановки, при которой не только Ласкин, но и другие командиры выходили из окружения в гражданской одежде и без оружия. Таким образом, в действиях Ласкина нет состава преступления».

Протест был принят. 29 мая 1953 года Пленум Верховного суда СССР постановил отменить приговор Военной коллегии Верховного Суда СССР от 2 сентября 1952 года и на основании статьи 4 и п. 5 УПК РСФСР прекратить дело по обвинению Ивана Андреевича Ласкина. 19 июня 1953 года ему была выдана справка о полной реабилитации.

Несложное дело, возникшее на пустом месте и оторвавшее боевого генерала от основной деятельности лишь по подозрению. Можно было разобраться, не затягивая на годы. Впрочем, могло быть и гораздо хуже, мало ли погибло людей лишь по недоказанному подозрению или по чьему-либо злому умыслу.

4 июля 1953 года И. А. Ласкин, получив вызов, выехал в Москву, в Министерство обороны СССР. Восстановлен в звании 13 августа 1953 года. Вновь приступил к военной службе в качестве слушателя академических курсов при Высшей военной академии имени К. Е. Ворошилова. В 1955 году получил назначение на должность начальника штаба Южно-Уральского военного округа, с июня 1958 по ноябрь 1965 года являлся старшим преподавателем Военной академии Генерального штаба на кафедре оперативного искусства.

Болезни преследовали неотступно. В связи с этим Иван Андреевич в 1965 году вышел в отставку по состоянию здоровья. Умер в июле 1988 года. Похоронен в Минске.

Иван Андреевич был убеждён, что боевой путь, пройденный им в составе воинских формирований, будет интересовать многих, поэтому оставил свои сочинения: «На пути к перелому» (М., 1977) и «У Волги и на Кубани» (М., 1986). По оценке знатоков, они представляют интерес. Одно неизвестно: составил ли он воспоминания о пребывании в тюрьмах. Не может же быть, чтоб простил…

Повторяю: в Башкортостане имя генерала Ивана Андреевича Ласкина было всегда в почёте. О его пребывании под следствием в течение столь долгого времени если и было известно, то довольно узкому кругу лиц, поэтому на уроках истории в школах, на экскурсиях по залам музеев, когда речь идёт о Сталинградской битве и её финале с пленением Паулюса, никто не может не упомянуть имя этого легендарного генерала. Этого Иван Андреевич заслуживает, если бы не был нашим земляком. А тут гордость особого порядка: он – наш. А то, что допустил ошибку, в которой можно было сознаться в своё время, – это не особо меняет дело. С кем не бывает. Ещё древние говорили: «Никто не свободен от ошибок».

Из архива: апрель 2012г.