Алла Докучаева. Комплекс Нехлюдова

Он ничего не мог с собой поделать. Сходил с ума, уговаривал себя, что глупо надеяться хоть на какой-то взаимный интерес с ее стороны, но ноги каждый вечер несли его в театр. Билетеры уже улыбались ему, кассир спрашивала с едва скрытой насмешкой: «Вам первый ряд?» И он садился с букетом в первом ряду, пожирая глазами свою богиню. А когда протягивал ей цветы, трепетал от волнения, услышав неизменное «благодарю». И оттого, что она произносила не банальное «спасибо», а возвышенное «благодарю», ее образ возносился на недосягаемый Олимп. Говоря объективно, студент режиссерского факультета Евгений Любаев не был одинок в своем преклонении перед первой актрисой местного драмтеатра Евгенией Новицкой: она блистала и талантом, и красотой. Но его чувство превосходило обычный восторг зрителя и восхищение почти профессионала: он отдавал себе отчет в том, что влюблен как мужчина в женщину. Она снилась ему по ночам, он знал все подробности ее жизни – где живет, в какое время репетиция, когда ходит в садик за сыном, в каком парке гуляет с ним по воскресеньям. Он любил и ее мальчика тоже, даже пару раз передал ему игрушки через забор детсадовского двора. Благодаря этому, в конце концов, и познакомился с ней, раз и навсегда впустив маленького Валерика в свое забившееся долгожданным счастьем сердце. Малыш узнал его в парке и радостно воскликнул: «Мама, это же тот дядя. Он подарил мне машинку». Новицкая остановилась, и Любаев понял, что должен как-то объясниться. Сбивчиво начал сочинять, что часто ходит мимо этого садика, что заметил ее мальчика, очень обаятельного, захотелось его порадовать. Но уже точно видел, что она сопоставила его бредни с теми букетами, которые получала с необычной регулярностью. Однако улыбнулась и спросила его имя. И симпатично удивилась: «О, мы даже тезки!» Он пошел рядом, и они проговорили весь тот час, пока Валерик строил башню в песочнице. Потом Евгений проводил их до дому, и она лукаво улыбнулась: «Увижу ли вас нынче на спектакле?» Евгений уже преодолел своё первоначальное смущение: «Обязательно! Готовьте вазу под цветы».

Ему неловко было караулить их в парке каждое воскресенье, но когда одно пропустил, в следующий раз был вознагражден ее приветливостью: «А мы уже скучаем по дяде. Правда, Валерик?» Мальчик весело согласился, и Евгений стал их постоянным сопровождающим. И даже дождался милой просьбы: «Меня завтра на телевидение пригласили. Женя, могу я вас попросить Валерика из садика забрать?»

Ее согласие сыграть главную роль в его дипломном спектакле уже не было чем-то из ряда вон выходящим. Она кивнула в ответ на вопрос, заданный им с неким внутренним сомнением: «Конечно! Мы же с вами друзья». И нанесла ему душевную травму этой легко сказанной фразой. Меньше всего ему хотелось с ней дружить...

Работа захватила обоих. Евгений Любаев недаром числился в лучших учениках профессора Дмитриева. Учитель боялся спугнуть индивидуальность молодого режиссера какими бы то ни было подсказками, и теперь свободное парение, вдохновленное присутствием той, ради которой и для которой ему хотелось жить и творить, дало великолепный результат. Мало того, что ему поставили пять с плюсом, председатель экзаменационной комиссии – художественный руководитель известного театра из соседнего региона – пригласил его к себе на работу очередным режиссером.

Вечером Евгений позвал актрису в кафе отметить общий успех. Закусывали шампанское мороженым, танцевали. На обратном пути он решился произнести те слова, что много раз повторял про себя. И услышал разумный довод о семилетней разнице в возрасте, о том, что он представляет жизнь в розовом цвете, а лет через десять ее спокойно бросит, встретив молодую, по годам подходящую. Произнес дрогнувшим голосом: «Раз так, я никуда отсюда не уеду. Я должен быть рядом, иначе просто не смогу существовать». Евгения бросилась горячо доказывать, что Любаев не имеет права терять свой шанс: «Женя, опомнись. В такой замечательный театр зовут не каждого!» Они были на «ты» с тех пор, как стали репетировать спектакль, и Евгений упивался этой словесной близостью. Но теперь, когда любимая фактически ответила отказом на его чувство, это «ты» показалось ему насмешкой. Он ушел, не оглядываясь, не дослушав ее уговоры, почти убежал, чувствуя, что еще немного, и расплачется, как ребенок.

Утром она ждала его у дверей общежития: «Женя, прости, что расстроила в такой день. Послушай меня. Давай примем такое решение. Ты поедешь, осмотришься. Если поймешь, что там хорошо, интересно, что получаешь то, что хотел, предложи мою кандидатуру в труппу. Нужна им такая актриса, я все брошу и приеду...»

У него словно выросли крылья. Он писал ей каждый день и, получая более редкие ответы, пытался прочесть между строк, скучает ли она хоть немножко. Обговорил с руководством возможность ее перехода в театр, но дожидался окончания сезона, боясь, что раньше она не согласится, – ведь высказала же условие: чтобы он понял, интересно ли ему тут. Поставил два спектакля, оба успешно, с хорошей прессой. Послал ей вырезки из газет, она поздравила. Третья его премьера ожидалась перед уходом на летние каникулы. Он позвонил, пригласил на этот день, если она не занята в спектакле. И она приехала. Триумф превзошел все ожидания. Мюзикл по Шолом-Алейхему, по его «Тевье-молочнику», где был занят почти весь состав театра, заставил зрителей смеяться и плакать. Их вызывали на поклон раз пятнадцать, завалили цветами, его хвалил художественный руководитель, но он ждал ее оценки. А она только спросила: «Ну и как, тут есть место для меня?» Он обнял ее так крепко, что она вскрикнула и рассмеялась: «Ты меня не убьешь когда-нибудь?..»

Осенью они поженились. Ему исполнилось двадцать четыре, ей – тридцать один. А Валерик поступил в первый класс. Их трио было дружным и жизнерадостным. Мальчик проявил способности к рисованию, в десять лет поступил в художественный лицей. Квартира была увешана его рисунками, которые на самых престижных детских выставках занимали не ниже первого места, а чаще удостаивались гран-при. Они мечтали о дочке, но Евгения перенесла тяжелый выкидыш, а, главное, получила приговор – невозможность иметь детей. Долго болела, и обоим мужчинам, старшему и младшему, с огромным трудом удалось вывести ее из глубокой депрессии, вернуть в театр, где даже сняли с репертуара те постановки, где она выступала в главных ролях, без какой бы то ни было замены. На ее лице опять засияла улыбка. Евгений клялся, что ему вполне достаточно Валерика, которого любит и которого давно хотел бы усыновить. Но она наложила вето: его отец погиб в автокатастрофе, когда мальчику не исполнилось еще двух лет, и фамилия Новицкий должна оставаться живой памятью.

Творческий тандем «Женя в квадрате», как супругов называли в театре, приносил награды разных фестивалей. С лермонтовским «Маскарадом» проехали почти всю Европу. Из «Ревизора» Евгений сотворил искрометную музыкальную комедию, их выдвинули по трем номинациям на «Золотую маску», а выиграла одна: лауреатом за сценографию стал молодой художник, только что окончивший институт, – Валерий Новицкий. Когда Валерик возвращался из Москвы, получив награду, Любаев с молодежным составом театра устроил на вокзале такую музыкально-танцевальную встречу, что все находившиеся на перроне оказались вовлеченными в эту театральную массовку и радостно приветствовали ошалевшего от неожиданности лауреата. А через день тесным семейным кругом отметили пятнадцатилетие брака Евгении и Евгения, и на пальце нисколько не изменившейся, по-прежнему молодой красавицы рядом с обручальным кольцом зажегся сиреневый камешек преподнесенного любящим мужем подарка.

После неожиданной смерти художественного руководителя коллектив демократично и единогласно избрал своим главным режиссером Любаева. В пору, когда другие театры с трудом выживали, опустившись в своем репертуаре до комедий с юмором «ниже пояса», их труппа могла похвалиться достойными заработками и спектаклями, которые ставились по произведениям самых прославленных авторов. Евгения сыграла и Анну Каренину, и Настасью Филипповну, и леди Макбет, и королеву Елизавету, получила номинацию «Лучшая женская роль» на Поволжском фестивале за «Пять вечеров» и городскую премию «Актриса года» за Вассу Железнову. А звания и премии Евгения Семеновича Любаева занимали целый столбец под его огромной фотографией, открывавшей в фойе галерею портретов актеров. Мэр подарил ему в день юбилея театра золотые часы с монограммой, и это было не самое дорогое подношение театру, поклонником которого и щедрым спонсором был глава города. Средства находились отнюдь не в городском бюджете, а в собственном кармане Виктора Артемьевича, который до того, как стать высокопоставленным чиновником, разбогател, будучи бизнесменом, и помогал еще старому художественному руководителю задолго до своего назначения на главную должность. Объяснялось все более чем банально: когда-то мальчик Витя ходил в драмкружок к тогдашнему просто режиссеру, выросшему затем до главного, а кружковец-то, увы, талантом лицедея не вышел, зато проявил другие способности. Однако старая мечта о сцене, видимо, так и не выветрилась из подсознания, реализовавшись в меценатстве и, в частности, в том, что на сцену все-таки выходил, приветствуя по разным датам деятелей театра и с видимым удовольствием выслушивая их благодарности. Любаев принимал его благодеяния с достоинством, но и с необходимой долей признательного благоговения. Использовал дарованные средства плюс приличную выручку от аншлаговых спектаклей на следующие премьеры, не давая ни себе, ни актерам расслабляться, придумывая такие оригинальные ходы для классических пьес, что критики сталкивались в спорах на местном телевидении, а зрители выстраивались в дни премьер, начиная от автобусной остановки, за лишним билетиком. Московская подруга, с которой Евгения одновременно училась в ГИТИСе, приехав на новогодние праздники в гости и посмотрев «Бесприданницу», не сдержала восторга: «Никогда бы не подумала, что можно так переиначить пьесу, будто все происходит сегодня. Лариса на этого барина нацеливается прямо-таки хищницей! А мамашу Огудалову ты, Женька, сыграла просто бесподобно!»

– Ну вот, а ты сомневалась, – обрадовался Евгений.

Евгения вздохнула: «Как же не сомневаться, когда это первая моя возрастная роль!»

– Сама же попросила, – развел он руками.

– Надо же когда-то начинать, – она усмехнулась. – Лучше раньше, чем позже.

Через пять лет после «восшествия на престол», как подшучивала над ним жена, Евгений осуществил свою мечту, открыв при театре молодежную студию. Художественный совет отобрал тридцать пять счастливчиков из более чем двух сотен желающих. Евгения давала им уроки сценической речи, Евгений Семенович сам вел занятия актерского мастерства, в расписании стояли вокал, танцы, фехтование, договорились даже с ипподромом насчет обучения верховой езде. Дома только и разговоров было, что о юных талантах. Их понемногу вводили в массовку, а год спустя Любаев поставил с ними к очередной годовщине Победы «Вечно живых» Розова. Была в группе многообещающая звездочка, которая могла сыграть Веронику. Жену попросил поработать с девочкой отдельно, и Евгения с головой ушла в новые для себя «тренерские» заботы. Отвлеклась лишь на неделю, когда с визитом к родителям приехал из Вены Валерий. Рассказы сына об опере «Волшебная флейта», к которой ему заказали оформление, и о будущих работах в Москве после окончания контракта в Австрии переполняли сердце гордостью. А когда обмолвился о предполагаемой женитьбе, Евгения обрадовалась несказанно: «Давно пора! Наконец-то перестану переживать, накормлен ли и не бегаешь ли по морозу в кепочке».

– Мама, она тоже художник, – рассмеялся Валерий.

– Неважно! Она женщина, значит, будет заботиться. На свадьбу-то позовешь?

– Приедете? Обещаете? – обратился уже к Евгению.

– Конечно! Даже спектакли перенесем ради такого случая. Наконец внуков дождемся, а то уж и не надеялись.

Сын уехал. Снова замелькала будничная круговерть. Настроение молодежных репетиций захватывало задором и неуемным желанием пробовать разные варианты. Расстраивала только Лена Заглядова: сидя за столом, читала свои реплики с выражением и смыслом, но как только начиналось действие, становилась деревянной. «Отчислить ее что ли? – нервничал Евгений. – Ничего же из нее не получится». Послушав жену, согласился подождать до выхода спектакля к зрителю. Но и на премьере она была так же скованна, Евгений махнул рукой: «Ладно, дотерпим до осени, а там посмотрим».

После свадьбы Валерия супруги разъехались на лето по разным адресам. Евгений с молодежной студией отправился на гастроли по маленьким городам соседних областей, Евгения сначала улетела в Новосибирск навестить маму, а потом собралась в южный санаторий. Театральный сезон открывался 1 октября, так что каникулы обещали быть долгими.

В середине сентября Евгения встревожено позвонила сыну: «Валерик, Женя пропал... Ребята вернулись с гастролей 30 августа без него. Сегодня 16-е сентября, от него ни слова, мобильник отвечает: «Не доступен».

– Мама, но отпуск ведь до 1 октября. Приедет, куда денется...

– Понимаешь, я спрашивала тех, кто был с ним на гастролях. Они что-то не договаривают... Нас, мол, проводил, о его планах не знаем. Глаза прячут. Что-то там не так. Я чувствую...

– Мамочка, не начинай чувствовать раньше времени. Уверяю тебя – появится. Может, написал, а почта у нас, сама знаешь, какая...

– А телефон почему же молчит?

– Не знаю. Представь, что его потерял. То, что он у нас рассеянный, давно известно. Сама говорила, что и зонтики терял, и темные очки. В общем, не паникуй. Все с ним в порядке. Потерпи.

– Хорошо, потерплю, – она вздохнула без облегчения.

Через два дня ей позвонила завтруппой:

– Евгения Константиновна, завтра в одиннадцать репетиция «Булычова». Первого числа им открываемся, – и брякнула трубку. В недоумении набрала ее номер: неужели репетиция без Евгения? – «Абонент не доступен»... И через час «не доступен», и еще через час, и до самого вечера...

Утром не поверила своим глазам: Евгений на месте, вошел в последний момент и тут же начал репетицию. Глафира – роль небольшая, но сразу, с первых реплик, и голос предательски дрогнул: «Варваре Егоровне наверх подала»... Тут же взяла себя в руки, и дальше уже все шло нормально, а в сцене с Булычовым Евгения разыгралась, и странное поведение мужа, который ни разу не глянул в ее сторону, даже перестало задевать. Каким-то бог знает откуда взявшимся чутьем она поняла, что их летнее расставание не было случайным. Хотела даже сразу после репетиции уйти, не выясняя отношений, но он перехватил: «Женя, подожди».

Евгения остановилась, повесив на лицо сразу тысячу замков и предполагая, что он попросит прощения, скажет: «Загулял» или даже «Ухожу. Разлюбил». Но то, что он произнес, оказалось полной неожиданностью: «У меня родится ребенок. Я должен... Понимаешь?»

Она нашла в себе силы усмехнуться: «Вот как? И кто же счастливая мама?»

Евгений густо покраснел: «Лена Заглядова...»

Она так заливисто расхохоталась, что даже сама удивилась подобной реакции, а когда успокоилась, шагнула к двери, бросив уже на ходу: «Завтра пришли кого-нибудь из ребят за вещами. Сам не вздумай появляться!»

Как провела остаток дня и ночь, позже, не могла вспомнить – будто эти жуткие часы выпали из сознания. Привел в чувство утренний звонок Валерия. Она не дала ему рта раскрыть, сразу выпалила: «Валерик, Евгения больше нет в нашей жизни». Сын не понял: «Он что, умер?»

– Для нас – да. У него другая семья.

Сын надолго замолчал, она продолжала: «Его имя в наших с тобой домах не произносится, хорошо?»

Он едва вымолвил: «Хорошо».

– Я тебя целую, дорогой. Привет Танюше. – И быстро положила трубку.

В театре Евгения ходила с высоко поднятой головой. Ловила сочувствующие взгляды, но всем своим видом не допускала сочувствия словесного. Играла как всегда – целиком отдаваясь роли, отрешившись от всего на свете, кроме того, что происходит с ее героиней. Счастье, что она не умела иначе. Как и прежде, давала студийцам уроки сценической речи. Заглядова на занятия не ходила – наверное, была в декрете. Когда у Евгения родился сын, его бывшая жена смогла подсчитать, что роман мужа случился во время тех самых летних гастролей.

Следующим летом у Евгении родилась внучка. Актриса провела свой отпуск под Москвой, на даче у молодых, с удовольствием возилась с Катенькой. Перед сентябрем Валерий удивил ее предложением:

– Мама, есть возможность перейти к нам в театр. Я переговорил с главным, он тебя прекрасно помнит – был в жюри Поволжского фестиваля, когда ты играла «Пять вечеров».

– Боже, с тех пор столько воды утекло. Вместе с ней моя молодость.

– Не кокетничай. Ты выглядишь прекрасно. Сходи, пожалуйста, к нему на собеседование.

– Валерочка, но он же меня приглашает исключительно из уважения к тебе – ты своей сценографией делаешь ему половину успеха.

– Даже если так, хотя это не совсем так, я ж тебе сказал, что он тебя запомнил. Соглашайся! Ты будешь с нами, не одна. И потом, где твои амбиции? Тебе разве не хочется доказать, что ты и в Москве не потеряешься?

– А как с жильем? У вас ведь не дворец. Зачем вас стеснять?

Тут вмешалась Татьяна:

– Евгения Константиновна, ну о чем вы? Поживем вместе. А продастся квартира, подумаете о собственной здесь.

– Ладно, ребята. Мне в самом деле лучше оттуда уехать... Да и с Катюшкой помогу.

Она сразу получила роль Раневской в «Вишневом саде» и, познакомившись с труппой, убедилась, что здесь немало способных молодых актрис и есть так называемые «старухи», заслуженные-перезаслуженные, а ее возрастной категории как раз и не достает. Так что с легким сердцем, что никого не вытесняет, принялась репетировать. Сказать, что она выбросила из сердца Евгения, не могла: днем, в делах и хлопотах, было не до размышлений, зато ночью ворочалась без сна чуть ли не до утра. Слава богу, что репетиции начинались не раньше часу, и можно было все-таки отоспаться, а потом снова ненадолго выбросить из головы горькие мысли о том, как без единой строчки объяснений, он так трусливо исчез, испарился, перечеркнув не год, не два, а больше двух десятилетий их безоблачно-счастливой жизни. Неужели действительно влюбился в эту хорошенькую пустышку? Даже представить невозможно, о чем он будет с ней говорить. Ведь у них дома были целые баталии, когда он брался за новую пьесу и делился планом будущего спектакля. В основном споры шли вокруг ее роли. Она видела по-своему будущую героиню, защищала ее, если позиция режиссера оказывалась бескомпромиссной. В их дебатах действительно рождалась истина, по крайней мере, для нее, и, как правило, Евгений одерживал победу. Сколько раз убеждалась, насколько глубоко он изучает тексты, как умеет обращать внимание на такие нюансы, которые спрятаны где-то внутри реплик. Он так расставляет акценты, что получается совершенно неожиданное звучание. Она осваивала каждый новый женский характер через чувство, будто влезая в чужое нутро и стараясь примерить его на себя, а Евгений препарировал пьесу разумом, находя в ней именно то, что ему было необходимо для выстраивания главной идеи постановки. Евгения поражалась его дару режиссера и констатировала, что в своем искусстве он для нее, опытной и небесталанной актрисы, просто недосягаем. Так неужели эта девочка ее превосходит? Или было в этой деревянной Лене что-то глубокое и прекрасное, чего она не разглядела? А может, она сама виновата – не уделяла ему должного внимания или просто постарела и стала неинтересна? Но все в ней протестовало при таком объяснении, ведь ничто в их отношениях не менялось – всегда были откровенны друг с другом, всем делились, да и простился он так нежно перед отъездом на гастроли, звал с собой, но она пообещала маме приехать, больше года не виделись. Неужели в самом деле нельзя отпускать мужчин надолго одних? Чепуха, они же и раньше, бывало, расставались – она не первый раз уезжала летом к родителям. Евгений бывал на каких-то режиссерских сборах. Она накапывала себе валерьянку, гоня прочь шквал бесконечных вопросов без ответов, и в конце концов проваливалась в сон, который далеко не всегда обходился без появления того же самого персонажа. Понадобилось время, чтобы бесконечные думы о прошлом исчезли, уступив место новой жизни, другой среде, любимой внучке и, главное, напряженной работе, которая плюс к театральным ролям приросла телевизионными фильмами и преподаванием в театральном училище, куда главный пригласил ее своим ассистентом. Когда сезон завершился выдвижением ее вместе с постановщиком и исполнителем роли Лопахина на Государственную премию, она сама себя поздравила с полным выздоровлением от душевных переживаний.

*  *  *

Как случилось, что, проснувшись утром, он увидел рядом на подушке разметавшиеся волосы и полуоткрытые губки спящей Лены, даже сразу не понял. Но уже в следующую минуту вспомнил вчерашнее ее приглашение в кафе: «Евгений Семенович, у меня сегодня день рождения. Вечером приходите в «Мимозу», хорошо?» Он и предположить не мог, что столик оказался на двоих, даже не сдержал удивления: «Почему я один? А где ребята?»

«С ними завтра, – заполыхала румянцем Лена. – А сегодня хочу только с вами. Я так благодарна, что вы меня оставили в студии. Мне хотелось это вам сказать отдельно, без никого». Он пожал плечами, протянул ей букет и «Театральный роман» Булгакова.

– Признайся, не читала ведь.

– Признаюсь, – ответила она весело. – Спасибо. Давайте пить шампанское.

Пили шампанское, пили коньяк, танцевали. А когда шли обратно, она вдруг сказала: «Можно, я вас поцелую?» И тесно прижавшись и целуя не один раз, горячо зашептала: «Я ведь люблю вас, Евгений Семенович. Давно... С первой минуты, как увидела. Не отталкивайте меня, пожалуйста... Иначе я просто умру. Вы не знаете, как я могу любить, я для вас готова на все. Пожалуйста, я не хочу возвращаться к себе. Можно, я сегодня пойду к вам? Можно? Не прогоняйте. Я только посижу рядом с вами...»

Утром он вынес суровое резюме:

– Лена, то, что случилось, для меня ужасно. Я себя презираю, ты не виновата. На этом поставим точку. Считай, что ничего не было.

Она молча собралась, прошептала: «Простите». А меньше, чем через месяц, призналась, что беременна, заявила с твердой решимостью: «Ребенка оставлю. Потому что вас люблю и хочу от вас ребенка. Можете не беспокоиться, ваша жена ни о чем не узнает. И к вам я тоже без претензий, просто хочу, чтобы вы знали. Ребенок мой и только мой».

Сколько он передумал, сколько перемучился за это проклятое лето, вместо того, чтобы радоваться, как отлично себя показывают его студийцы. И спектакль «Вечно живые», и концерты проходят просто «на ура». А он едва выдерживал все эти встречи у глав администраций, в управлениях культуры, улыбался, что-то говорил, но стал таким же деревянным, как Лена Заглядова на сцене. Внутренне надсмехался над этим пришедшим в голову сравнением, но именно так называла ее Женя.

Женя... Боже, как он обманул свою милую Женю. И если после той жуткой ночи раздумывал, что справедливее – признаться и заслужить ее презрение или скрыть, продолжая презирать себя самого, то после сообщения о ребенке его стали раздирать сомнения покруче. Ему было жаль эту глупую девчонку, которой он был старше больше, чем вдвое, за то, что зачем-то в него влюбилась, за то, что с одной нелепой ночи сразу возникла новая жизнь, внесшая столько переживаний, угрызений совести, стыда и непрошеной радости. Да, да, она тоже где-то глубоко внутри поселилась, порой перекрывая тревожные чувства. И его вина перед Женей вырастала теперь до вселенских размеров. Как он ей посмотрит в глаза, даже при том, что она будет в неведении? А как он сможет жить с тем, что эта юная мама, у которой нет ни родителей, ни хотя бы каких-то бабушек или теток – она же когда поступала в студию, писала в анкете, что воспитывалась в детдоме – как она одна, студентка пединститута, будет растить малыша? На жалкую стипендию? Ну, будет он ей помогать, – так еще захочет ли? Сказала ведь: «Это мой ребенок и только мой».

Незадолго до окончания гастролей принял решение, которое для него самого наверняка (он это предугадал заранее) будет губительным, для Жени тоже окажется тяжелым, но она справится – она сильная, самостоятельная женщина, причем, с поддержкой прекрасного сына, в общем, он женится на Лене и будет воспитывать ребенка. Мысленно назвал себя Нехлюдовым и с усмешкой констатировал, что ему впору поставить «Воскресение», отдав должное Льву Толстому за его умение раскручивать ситуации, бессмертные на все времена.

Когда объявил Лене о своем желании жениться на ней, та не обрадовалась, а проговорила как-то обреченно: «Хорошо, я согласна». Женским чутьем она, может быть, уже печально определила свою роль нелюбимой жены и, если получила долю положительных эмоций, то исключительно озаботившись будущим ребенка. Наверное, она поделилась с подругой – той звездочкой, что играла Веронику, потому как назавтра все его юные артисты, странно притихшие, смотрели на него во все глаза, и почти в каждом взгляде ему чудилось осуждение. То ли еще предстоит, когда вся эта история всплывет осенью в театре...

Он снял квартиру. Лена перестала посещать студию, продолжая заочно учиться в пединституте. Дома они почти не разговаривали. Он приходил поздно после спектаклей, она уже спала. Утром она готовила завтрак и уходила – говорила, что на занятия, потом он отправлялся на репетицию, которая становилась для него мукой, потому что там почти всегда была Женя с непроницаемым лицом и явным нежеланием общаться с ним хоть на йоту больше, чем положено по делу. Да и по делу пересекаться почти не приходилось: она всегда знала роль и знала, как надо играть, безо всяких его подсказок. А он ловил себя на том, что, если и мог где-то поспорить, все равно не вмешивался, боясь лишний раз встретиться с ее холодно-насмешливым взглядом.

Потом у него родился Олежка, это чуть-чуть растопило отношения с Леной, появилась хотя бы тема для разговоров. Его поразило: когда на следующий день после известия о сыне его поздравляли во время репетиции, Женя протянула сверток: «Маме». Дома он развернул – это был очень нарядный палантин. Сезон окончился, и Женя уехала. Как оказалось, навсегда. Стало ли ему легче? Пожалуй, поскольку он не видел ее ежедневно, как раньше. Зато она являлась ему во сне, и он просыпался, стиснув зубы и сжимая кулаки, чтобы прогнать видение, которое обволакивало радостью и легкостью обретения того счастливого спокойствия, что составляло его прежнее существование, погубленное им самим. Он привязался к своему малышу, который и стал отныне единственной отрадой. Была ли молодая жена ему желанна? Порой была, по ночам. Хотя иногда ему казалось, что он отдается вовсе не ей – Женя грезилась еще долгие годы. Театр стал занимать его куда меньше, нежели при ней. Он ставил неплохие спектакли, но без того творческого поиска и вдохновения, которые были ему свойственны в давно прошедшие благословенные времена.

Однажды на фестивале встретился с Валерием, тот был членом жюри. Подошел, обнялись. Во взгляде сына (а кто же он, как не сын?) прочитал промелькнувшую жалость. «Что, постарел?» – провел рукой по довольно привольной лысине. Тот улыбнулся: «Есть маленько». Разговор получился вежливый, без глубоких вопросов. «Маме передай привет. Рад за нее, видел по телевизору, когда получала Государственную премию». – «Передам, спасибо». Опять обнялись. Провожал Валерия взглядом: красавец, известный театральный художник. Мог бы им гордиться...

Из архива: август 2014 г.